В море, на суше и выше...

Механик. Он лез из самой машины по трапам и пробивал заторы из капразов последовательно в двух проходах. Капразы не хотели пробиваться, и механик, каплей, молотил их огнетушителем. Он и оторвал пома от ВК.

В тот же день мичман Санька Барбоскин пробирался прибрежными дебрями в свое неврологическое отделение военно-морского госпиталя, где он неделю уже лечил свою головушку.

Голова, говорят, предмет темный. Санькина же башка была идеально круглой и белобрысой, и всем своим видом внушала умиление. Что очень подходило к статусу, так как в свободное от разгвоздяйства и возлияний время он служил боцманом на ракетном катере, который, говорят, авианосец утопить может, если повезет, конечно.

Вот стоял Санька солнечным утречком неделю назад на баке своего катера и учил молодых бойцов рубить леера. На флоте иногда надо рубить леера. И в то утро Санька ощущал себя надсмотрщиком на плантациях, и был он одет в свободный плащ и мягкие сандалии, а в руке была массивная плеть... Набиравшее силу солнце золотило гладкие воды Нила и согнутые спины рабов...

А народец катерный как раз потихоньку провертывался. Пришел рыжий комбат, сплюнул за борт, дал по уху какому-то матросу и залез в свою трехдюймовку. Пушка за Санькиной спиной была как раз развернута на правый траверз, уставлена в зенит, и совсем ему не мешала. Сашка стоял, широко расставив, ноги, и диаметральная плоскость корабля делила его на две симметричные половинки, а солнце било прямо в него и ничего, как справедливо было замечено ранее, не могло с ним поделать.

А в посту РТС два практикующихся курсанта уныло крутили всякие железки и пластмасски, тщетно пытаясь сопоставить цветастые училищные стенды с суровой флотской реальностью. А помнились в основном научные азы, из которых следовало, что радиолокационная станция MP-123, как, собственно, и все остальные, умеет показывать, чего вокруг, только при наличии высокого напряжения.

Курсанты — народ любопытный и изобретательный. Они подали высокое.

Эти скотские системы так устроены, что при подаче высокого на стрельбовую станцию руководимая ею пушка автоматически приводится в диаметраль...

В общем, тихонько провыли привода, и трехдюймовый ствол с широкого размаха врезал Саньке сзади справа, чуть повыше уха, отправив его в глубокий нокаут на недорубленные карасями леера левого борта.

Обычно это убивает.

Когда Саньку грузили в «скорую», он открыл ясные глаза и пробормотал что-то о новом учителе плавания для дочери фараона, прикованном длинной цепью к бортику дворцового бассейна.

— Ой-ой, — сказал доктор, и стал требовать от командира двух больших матросов для сопровождения...

Так вот и попал мичман Барбоскин в психоневрологическое отделение госпиталя.

Там ему просветили со всех сторон башку, но кроме огромной шишки над правым ухом, не нашли никаких отклонений. И после этого начальник отделения, старый веселый полковник-психиатр, официально вставил эпиграфом к своему докторскому диссеру бессмертную фразу санитарки Фроси: «Совершенно, господа, невозможно в природе сотрясти то, что абсолютно отсутствует».

Но это былое. А сегодня, напомню, Санька перелазил госпиталев забор в состоянии среднего подпития в компании с двумя пузырями настоящего немецкого шнапса, которым его по старой памяти угостили кореша из десантуры, только что пришедшие с очередной «Кильской недели». Причем фанфурики были предусмотрительно завернуты в большой цветной плакат с фотографией какого-то корабля и красивой надписью «Бундесмарине» на обороте.

В палате Саньку ждали отставной каптри, прапорщик-баклан и банка помидоров. Четвертая койка пустовала.

Прошмыгнув на веранду через открытое окно, Санька прокрался мимо ординаторской, из которой доносились громкие крики и стоны явно терзаемого здоровенными санитарами новичка.

— Буйный! — оскаблившись, пробормотал Санька и сиганул в свою палату.

— Еп-тать, — всплеснул руками запасной каптри Трофимыч. — Да ты косой уже! Принес?!!

— Да принес, принес, — пропел Санька, разворачивая плакат, — во, и стол застелим...

— Ну зачем же, такую красоту, — просипел перебинтованный баклан Миша, — это надо на стенку, вот здесь, — и полез в тумбочку за пластырем.

И только сели трое больных на голову военных выпить шнапса под большим цветным плакатом, как в коридоре послышались голоса, шаги и возня. Средоточие жизни отделения выскреблось из ординаторской и покатилось по длинному коридору отделения, гомоня и шевеля конечностями.

Опыт не пропьешь. Палата была приведена в исходное в аккурат к распахиванию двери. Начальник отделения, дюжий санитар, старшая медсестра с ошалевшими глазами... врач пограничной санчасти и еще один санитар, волокущий на себе кого-то завернутого в смирительную рубашку.

— Так-то, милок, — широко улыбаясь, проворковал полковник, — вот тут мы тебя и разместим. Ты кто по должности-то? А, помощник... А здесь мы тебе поможем. Отдохнешь от своих пограничных дел. Народ, смотри, боевой, орлы, чисто, свежо, цветочки... Да, смотри ты, плакатик какой повесили... Кораблик!