В начале было Слово, а в конце будет цифра

Итак, даже та литература, которую условно можно назвать «дворянской» (писатели принадлежали к образованному сословию), сыграла столь критическую роль в подготовке «русских» революций. Но была еще литература «разночинцев». Которые, иногда формально также принадлежа к сословию дворян, проявляли крайне радикальные взгляды. Они прямо призывали к революции, т. е. даже были готовы срубить сук, на котором сидели. Примером крайней нетерпимости (или, как сейчас сказали бы – экстремизма) был литературный критик Виссарион Белинский (позднее большевики отнесли его к разряду «революционных демократов»). Его называли «неистовым Виссарионом». В своем революционном экстремизме он мог конкурировать с наиболее «пламенными» большевиками. Вот одно из его высказываний: «Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную…»[218]

А на смену «разночинцам», или «революционным демократам», пришло новое поколение писателей, поэтов и критиков, которые представляли «пролетарскую» литературу. Она появилась в России на рубеже XIX–XX веков. и выполнила роль своеобразного «катализатора», усилившего разрушительное действие всей предыдущей литературы. Символом «пролетарской литературы» стала «Песня о Буревестнике» (1901) М. Горького. Буревестник в этой поэтической прокламации и был символом грядущей революции. Максим Горький встал во главе этой новой, «пролетарской» литературы, призванной разрушить старый мир и построить рай на земле, причем не в одной России, а во всем мире (что сопрягалось с идеей «всемирной пролетарской революции» Л. Троцкого). Это был самый настоящий переворот в литературе. Горькому нравилась фраза, выражавшая суть новой, «пролетарской» культуры: «Художник не ищет истины, он создает ее». Короче говоря, литература приобрела ярко выраженный идеологический характер.

Идея мировой революции, рожденная в «пролетарской» литературе, заразила российскую интеллигенцию, в том числе литературную. Ярким примером жертвы такой «инфекции» стал самый известный поэт «серебряного века» Александр Блок, который с восторгом встретил революцию (поэмы «Скифы» и «Двенадцать»). Он написал:

Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем,
Мировой пожар в крови —
Господи, благослови!

А Д. С. Мережковский еще до революции предрекал, что лучшей растопкой для пожара революции будет творческая интеллигенция: «Если теперь Россия – сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты – самые сухие и самые верхние ветки этого леса: когда ударит молния, они вспыхнут первые, а от них весь лес»[219].

Еще раз обращусь к Виктору Острецову, который прямо утверждает, что «русские» революции были подготовлены «властителями человеческих душ» – писателями: «В автобиографиях революционеров всех мастей можно отметить одно важное место: решительно все говорят, что пришли в революционные организации через чтение классической литературы. Одни отмечают „Дым“ Тургенева, другие „Бесы“ Достоевского, третьи стихи Некрасова. Декабристы в числе своего идейного багажа, приведшего их к бунту, называли и „Историю“ Карамзина среди других сочинений. Именно „гуманизм“ ведет народы к одичанию, опустошает душу»[220].

Приведу еще одно высказывание Василия Розанова, который упомянут выше (я его вспоминал в связи с его заявлением о «безответственности» русской литературы). Василий Васильевич обвиняет литературу в ее прямой причастности к трагическим событиям в России в 1917 году: «Приказ № 1, превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже 3/4 века к нему не подготовляла вся русская литература… Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература»[221].

Русская литература. Такая ли она русская? Влияния Байрона и Гёте

Если буквально воспринимать слова В. В. Розанова, то получается, что Россию убила русская литература. Но в том-то и дело, что она была русской лишь по именам авторов литературных произведений, а по своему духу она была от России (не географического понятия, а как православной цивилизации) далека. А зачастую даже враждебна ей. Она находилась под сильным влиянием писателей европейских, которые уже были «зеркалом» цивилизации, утратившей свою связь с Богом. Европейские писатели и философы по-своему выражали ту мысль, которая в наиболее лаконичной форме была озвучена Фридрихом Ницше: «Бог умер!»

Увы, во многих произведениях русской литературы Бог также умер или же находился при смерти. Вот нелицеприятные слова святителя Феофана Затворника о западных влияниях на нашу литературу: «Другая злая у нас вещь – наша литература, западным духом наполненная… Завязли в грязи западной по уши…»[222]