— Не старайтесь убедить меня, дорогой Игорь Алексеевич, что подобные преследования противоречат нашей конституции. Конституция у нас самая лучшая в мире, написана для заграницы, а внутри страны правосудие работает по понятиям Старой площади, которые таковы, что всё отпечатанное не советскими издательствами является антисоветским. Кстати, при обыске у Аделины найдены не только тамиздатовская поэзия, но и самиздатовские романы Пастернака, Солженицына и других наших классиков, а это, как вы знаете, официальная антисоветчина.
— Что же делать?
— Для этого я вас и позвал… Вы должны немедленно, сразу после нашего разговора поехать к себе домой и избавиться любым доступным способом от книг, доставленных вам Аделиной, а также от других книг, подпадающих под те понятия, о которых я только что говорил. Дело в том, что при обыске у Аделины изъяты записные книжки, а там, как вы понимаете, есть информация о вас. Поэтому не исключаю возможность обысков у вас и у всех других, упомянутых в ее записных книжках…
— Плевать я хотел на эту гэбэшную шушеру, меня они не посмеют тронуть! — заявил я с пафосом, понимая тем не менее, что порю чушь. Иосиф Михайлович укоризненно и даже с некоторой жалостью посмотрел на меня, как на слабоумного.
— Игорь Алексеевич, дорогой мой, избавиться от антисоветских книг нужно не только для вашей собственной безопасности, но и для смягчения положения Аделины. Неужели вы этого не понимаете? Она не сможет отрицать чтения антисоветчины, но сможет отрицать факт ее распространения. На этом я намереваюсь строить ее защиту в суде. Поэтому очень важно, чтобы при обысках по адресам из ее записной книжки сыщикам не удалось ничего найти. Это сейчас главное — я постараюсь предупредить возможных держателей самиздата из числа друзей Аделины и надеюсь, что вы мне поможете в этом.
— Бедная девочка… Я могу ее увидеть?
— Я уже встречался с Аделиной в качестве ее официального адвоката. Она держится хорошо… Поскольку вы не являетесь ее родственником, то будет весьма затруднительно получить свидание. Скажу откровенно, Игорь Алексеевич: любое ваше официальное появление или участие в процессе может существенно ухудшить дело. Не дай бог, они попытаются увязать «антисоветскую деятельность» Аделины с вашим достаточно высоким положением. Тогда раскрутят на полную катушку, а в худшем случае еще и шпионаж припишут… Поэтому прошу вас, воздержитесь от попыток встретиться с ней или любого другого участия в этом деле.
— Они могут увязать Аделину с другим лицом, занимающим несравненно более высокое положение. Вы понимаете, Иосиф Михайлович, кого я имею в виду?
— Понимаю, Игорь Алексеевич, но, насколько знаю, следствие пока никак не связывает дело Аделины с упомянутым лицом.
— Тем не менее хочу, чтобы вы знали, откуда ветер дует, — это может оказаться полезным в вашей стратегии защиты. Я уверен, что навела «око государево» на Аделину жена нашего Генерального директора Валентина Андреевна, причем сделала это исключительно по личным мотивам. Может быть, такой ракурс поможет оправдать Аделину, перевести ее «антигосударственную деятельность» в разряд бытовых интриг типа «оговора на почве ревности»…
— Не думаю, что это возможно. «Око государево» имеет свои задачи и понятия. По этим понятиям абсолютно не важно, кто навел или настучал. Кстати, в данном случае возможны несколько источников «стука», хотя не исключаю, что ваша знакомая сыграла роль, так сказать, спускового крючка…
— Я предупреждал Аделину, что курок взведен. Как неосмотрительно она себя повела…
— Не хотелось затрагивать эту болезненную тему, но поскольку вы ее упомянули… Я давно понял, что Аделина только с виду уверенная в себе, самодостаточная женщина и прочее… На самом деле она всё время искала опору в жизни и… не могла ее найти. Не смогла найти и в вас, Игорь Алексеевич, — уж простите за откровенность. Ее неосмотрительные и, я бы сказал, неуверенные поступки последнего времени во многом этим объясняются. Не собираюсь вас винить, упаси бог, вы могли и не знать всего и недооценивать многое. То, что случилось с Аделиной, на самом деле, следствие извращенной морали нашего общества в целом — не более того…
Я молчал, подавленный… Всё вокруг словно поблекло, посерело, а роскошный фасад Русского музея выглядел неуместно помпезным. Иосиф Михайлович обещал держать меня в курсе дела и сказал, что может передать Аделине мою записку. Я тут же, сидя на скамейке, пытался написать несколько вариантов, но у меня ничего не вышло — тексты получались либо слезно-пафосными, либо наигранно веселыми. В конце концов, я порвал последний вариант и сказал Иосифу Михайловичу: «Пожалуйста, расскажите Аделине о нашей встрече и скажите, что я ее люблю, действительно люблю…» Он обещал передать это и настоял, чтобы я, не заезжая на работу, поехал домой.