В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

В коммуналке на улице Социалистической прошли мои детство, отрочество и юность. В квартире было шесть комнат вдоль длинного коридора с уборной и кухней в торце. В ней жили шесть семей — от двух до пяти человек в каждой. Нашими ближайшими соседями была бездетная еврейская семья инженера-механика Савелия Еремеевича, а через комнату жила бойкая молодая продавщица овощного магазина Люся с маленькой дочкой. Упоминаю эти два имени, потому что их обладатели сыграли определенную роль в моей жизни. Савелий Еремеевич опекал меня, как сына, интересовался моими успехами в школе, помогал решать задачи по физике и математике и, в конце концов, привил мне интерес к технике. Рыжеволосая, белотелая Люся наставляла меня совсем в другой сфере… Благодаря Савелию Еремеевичу и Люсе я окончил среднюю школу не только с хорошим аттестатом, но и с отличными познаниями в «науке страсти нежной». Так что в интересах объективности следует признать, что жизнь в коммуналках имела и свои определенные достоинства… Конечно, проникать к Люсе, а затем, крадучись, извлекаться из ее комнаты таким образом, чтобы ни родители, ни две дюжины соседей этого не заметили, было непростой задачей, но… «учиться, учиться и учиться», как завещал нам один из основоположников.

Из раннего детства я хорошо запомнил один весенний день в марте 1953-го. В школе объявили о смерти Великого Вождя. Учителя плакали, потому что умерший Вождь был их Учителем — так я это тогда понял. Но весь ужас случившегося я осознал, когда увидел своих родителей, которых в тот день отпустили с работы пораньше. Они сидели за столом напротив друг друга в истерическом состоянии — мама рыдала, и слезы текли по ее щекам, а папа дико хохотал, и его глаза тоже были влажными от безудержного смеха, который он не мог остановить. Я бросился к маме, и она, прижав мою голову к груди, всхлипывая, сказала: «Сынок, родной… это конец…» — и больше ничего не могла сказать. Затем я пошел к папе, и он тоже прижал меня к себе и сквозь клокочущий смех сказал: «Да, сын… это… слава богу… конец». Потом пришел Савелий Еремеевич. Папа, перестав смеяться, обнял его, они пожимали руки, хлопали друг друга по плечам и что-то говорили быстро и тихо. Я расслышал только, как папа сказал: «Ну, теперь ваших отпустят — я уверен в этом». Потом пришла Сара Павловна — жена Савелия Еремеевича. Они с мамой продолжили плакать вместе, и я не знал, это слезы горя или радости, а может быть, и того и другого…

Много позже мама рассказала мне, что в том году еще зимой Сару Павловну уволили из больницы, где она работала кардиологом. Один из ее пациентов — генерал в отставке — написал письмо Сталину, в котором жаловался, что «евреи специально неправильно лечат его, чтобы лишить Великого Вождя самого преданного ему солдата». В доносе упоминались Сара Павловна и еще несколько врачей-евреев. Донос генерала переслали из Обкома партии Главврачу больницы, видимо, с соответствующими инструкциями, и он объявил Саре Павловне, что она уволена по сокращению штатов — компетентные органы превентивно зачищали организации от евреев, чтобы облегчить их депортацию в «отдаленные районы Сибири и Дальнего Востока», запланированную Великим Вождем. Потом, уже после смерти изверга и реабилитации «убийц в белых халатах», она устроилась на работу в другую больницу — врачей тогда остро не хватало.

От Сары Павловны и, конечно, от мамы я перенял любовь к чтению. Сара Павловна давала мне читать русскую и мировую классику из их домашней библиотеки. Мама сама собирала книги, а еще — приносила из заводской библиотеки толстые журналы, где иногда печатали зарубежных писателей. А от папы я унаследовал отвращение к сталинщине, насильно заставившей его поколение быть палачами и мучениками, и к революции, возродившей в нашем народе идолопоклонство. Отец мечтал пережить ее — я имею в виду Октябрьскую революцию, но у него не получилось… Он до конца своей нелегкой жизни работал техником на электростанции и скончался в 50 лет, в самый раз в дни празднования 50-летия своей ровесницы. Под звуки праздничного салюта отец лежал на грязноватой железной койке в обшарпанном коридоре больницы имени Куйбышева в самом центре города и умирал от сердечно-легочной недостаточности — видимо, сказывались последствия ранений и тяжелой окопной жизни. Никто не мог ему помочь… Я только что окончил институт, мне казалось, что я всё могу, и невозможность спасти отца или хотя бы облегчить его агонию потрясла меня. Мама пережила папу на пять лет — она скончалась, как объясняли врачи, от неоперабельного рака груди. Теперь они вместе на Охтинском кладбище…