В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

— Наверное, то же, что и ты, Игорь… Бесполезно трачу свое свободное время по вызову шефа.

— И чего же хочет добиться шеф от красивой сотрудницы в послерабочее время? Того же, «чего хотел добиться друг моего детства Коля Остен-Бакен от подруги моего же детства, польской красавицы Инги Зайонц»?

— Не знаю, чего хотел Остенбакен, но Иван Николаевич задумал совершенно фантастическую перестройку информационной службы, неограниченный доступ ко всем зарубежным техническим публикациям на всех языках и прочее… А хочет он, чтобы я учила всех вас английскому языку.

— «Свежо предание, но верится с трудом», а идея прекрасная… Я готов первым записаться на твои занятия. А чему сам шеф хочет учиться у тебя? Бьюсь об заклад, что не английскому. Быть может, «науке страсти нежной, которую воспел Назон»…

— Невежа ты, Уваров… Хочешь испортить мне и без того скверное настроение?

— Отнюдь… Я хочу совсем другого, хочу тебя и не более того, Аделиночка, «хочу быть дерзким, хочу быть смелым, хочу одежды с тебя сорвать», соскучился…

— Только не изображай из себя страдающего от неразделенной любви затворника — это тебе не идет. Признайся: если бы случайно не встретил меня здесь, то и не вспомнил бы… Другие достойные пассии, наверное, стоят в очереди «одежды с себя срывать»…

— И всё-таки… Как насчет объединиться без философско-поэтических изысков?

— Без философских изысков можешь пригласить меня к себе, но боюсь, что сэр Томас будет возражать.

— Сэра я беру на себя, приходи завтра вечером, буду ждать… Принеси, если можешь, почитать что-нибудь из нового. Кстати, давно не собирались у тебя. Как поживает Иосиф Михайлович?

— У меня сейчас собираться нельзя — родители еще не уехали на дачу, а об остальном расскажу завтра. Пока!

С этим обнадеживающим «пока» я толкнул дверь в кабинет Ивана Николаевича.

Здесь нужно пояснить, что двери кабинетов больших начальников были двойными. Первую дверь обычно открывала секретарша, пропуская вас ко второй двери, которую надлежало открыть самому. Двойная дверь помимо чисто утилитарной функции — предотвратить подслушивание происходящего в кабинете — играла и роль некоего двойного психологического фильтра, за которым входящий оставлял свою гордыню и все другие атрибуты завышенной самооценки. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», — вертелась у меня в голове знаменитая надпись над вратами дантовского Ада.

На самом деле, кабинет нашего Генерального мало чем отличался от тысяч других начальственных офисов по всему гигантскому социалистическому лагерю. Огромный стол с мраморными письменными приборами, бронзовым бюстом Ленина и массой разноцветных телефонов располагался на фоне сверкавшего полированными стеклами книжного шкафа во всю стену высотой до потолка. Центральную часть шкафа занимали четыре издания полного собрания сочинений В. И. Ленина — всего около 150 томов. По количеству отпечатанных экземпляров книги Ленина занимали твердое второе место во всем мире сразу вслед за Библией. Далее в шкафу располагались два издания полного собрания сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса — всего около 100 томов. В боковых секциях шкафа размещались все три издания Большой советской энциклопедии — всего около 150 томов. Там же хранились книги, подаренные Генеральному директору именитыми авторами и посетителями. Шкаф этот книжный открывался один раз в неделю с вполне утилитарной целью только одним человеком — уборщицей, протиравшей пыль. Несмотря на это, шкаф играл важную роль в формировании должного имиджа начальника, ибо «всяк сюда входящий» немедленно осознавал, какая бездна мудрости окружает сидящего за столом человека, на плечах каких гигантов мысли стоит тот, кому «вверено данное предприятие». Сияющие под лучами солнца из огромных окон или под светом хрустальной люстры разноцветные тома с золотым тиснением на корешках создавали величаво-оптимистический фон всему происходящему здесь. Слева от стола директора висел, как положено, цветной портрет очередного вождя в парадном маршальском мундире, увешанном от кадыка до пупка сверкающими золотом и бриллиантами орденами и геройскими звездами. Под портретом и вдоль левой стены размещались стенды с фотографиями изделий предприятия, благодарственными письмами военачальников, космонавтов и других важных особ. Выставка завершалась красивым переходящим Красным знаменем Совмина с золотыми кистями в стеклянном футляре. Справа, вдоль четырех трехстворчатых окон во всю высоту зала, располагался длиннющий стол заседаний, обитый светло-зеленым сукном. Портреты трех бородатых основоположников — Маркса, Энгельса и Ленина — висели в простенках между окнами. «Где же висел портрет четвертого основоположника — безбородого товарища Сталина, ведь простенков между окнами всего три?» — озаботился я дурацким вопросом, направляясь по длинной красно-золотистой ковровой дорожке навстречу вставшему из-за стола Ване.