В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

«Посмотри последние публикации — в Америке, Европе, Японии и даже в бывшей российской провинции Финляндии энергично взялись за технологию мобильной радиосвязи. Там в фирмах уже поняли — за этим будущее. Похоже, они уже знают, что это будет цифровая технология. А чем мы хуже? Наши результаты по оптимальному приему сигналов и по кодированию решают, я думаю, многие проблемы… Скажу больше: в теоретической проработке мы лидируем. И вот тебе предлагают перейти от слов к делу — возглавить реализацию этих теоретических достижений, причем не на пустом месте, а на базе огромного промышленного предприятия. После всего сказанного есть ли еще какие-нибудь возражения?»

У меня не было возражений, но и полного согласия не было, и я рискованно сказал: «Хотелось бы поговорить об этом с Наташей — у нее технические детали не заслоняют человеческих. Можно, я приду на днях вечерком к вам?» Арон кивнул согласно: «Приходи сегодня». Договорились на завтра — я вовремя вспомнил, что этим вечером и, скорее всего, ночью у меня будет Аделина.

Аделина принесла магнитофонные бобины с записями песен Окуджавы, Галича и Высоцкого и тамиздатовскую контрабанду: «Бодался теленок с дубом» Солженицына и «Зияющие высоты» Зиновьева. Мне было интересно поговорить с Аделиной об этих авторах, и я отложил обсуждение наших «производственных новостей» на потом…

Булата Окуджаву я знал уже со второй половины 60-х — мне казалось, что он продолжил линию удивительной песенной лирики Юрия Визбора, который буквально ошеломил советского человека очень простыми, но непривычными словами и мотивами на вечные темы. Однажды у туристского костра я задал друзьям вопрос, как говорится, на засыпку: «Почему мы поем „Милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретимся с тобою“ Визбора, а, например, не „Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить“ Лебедева-Кумача с прекрасной мелодией Дунаевского?» Помнится, тогда бурная дискуссия не привела к согласию. А теперь туристы запели у костров Окуджаву — наверное, это предпочтение вызвано теми же скрытыми причинами, что и в случае Визбора. Аделина не согласна с моим восприятием песен Булата Окуджавы, она считает, что это прежде всего высокая поэзия, которая, увы, недостижима для других бардов. «Вот послушай», — сказала она и прочитала на память:

Чем дальше живем мы, тем годы короче,
Тем слаще друзей голоса.
Ах, только б не смолк под дугой колокольчик,
Глаза бы глядели в глаза.
То берег, то море, то солнце, то вьюга,
То ласточки, то воронье…
Две вечных дороги — любовь и разлука —
Проходят сквозь сердце мое…

«Здесь же целая жизнь, — сказала Аделина и добавила: — Моя, во всяком случае». Я не возражал и про себя подумал: и моя тоже. «У пессимиста Окуджавы, заметь, тоже про сердце, как и у оптимиста Лебедева-Кумача, только наполнение сердца у них разное. Вот тебе и ответ на вопрос, почему у костров поют Окуджаву, а не Кумача. Коротко говоря, потому что у Кумача — версификация, а у Окуджавы — поэзия».

В оценке бардовского творчества Александра Галича мы с Аделиной были на удивление едины. Меня, правда, больше задевала острая, без скруглений, какая-то угловатая и беспощадная антисовковая сатира Галича, когда он высвечивал сквозь напущенный властью туман неведения неприглядные картины нашего бытия, трудно поддающиеся излечению гнойные язвы. Например, это: