В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием

И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото.

И теперь, когда стали мы первыми,

Нас заела речей маята,
И под всеми словесными перлами
Проступает пятном немота.
Пусть другие кричат от отчаянья,
От обиды, от боли, от голода!
Мы-то знаем — доходней молчание,
Потому что молчание — золото!

Вот так просто попасть в богачи,

Вот так просто попасть в первачи,
Вот так просто попасть в палачи:
Промолчи, промолчи, промолчи!

Или вот это, жуткое, пророческое:

Чтоб не бредить палачам по ночам,
Ходят в гости палачи к палачам,
И радушно, не жалея харчей,
Угощают палачи палачей.
На столе у них икра, балычок,
Не какой-нибудь — «KB»-коньячок,
А впоследствии — чаек, пастила,
Кекс «Гвардейский» и печенье «Салют»,
И сидят заплечных дел мастера
И тихонько, но душевно поют:
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Был порядок — говорят палачи,
Был достаток — говорят палачи,
Дело сделал — говорят палачи, —
И пожалуйста — сполна получи.

Очень плохо палачам по ночам,

Если снятся палачи палачам,
И как в жизни, но еще половчей,
Бьют по рылу палачи палачей.
Как когда-то, как в годах молодых —
И с оттяжкой, и ногою в поддых,
И от криков, и от слез палачей
Так и ходят этажи ходуном,
Созывают «неотложных» врачей
И с тоской вспоминают о Нем,
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Мы на страже — говорят палачи.
Но когда же? — говорят палачи.
Поскорей бы! — говорят палачи —
Встань, Отец, и вразуми, научи!

Аделине больше нравилась философская ирония Галича, или, скорее, его ироничная философия, навеянная, например, бесхитростным измерителем уровня продуктов жизнедеятельности советских творческих работников в ассенизационной яме у входа в их дом отдыха в Серебряном Бору:

Всё было пасмурно и серо
И лес стоял, как неживой,
И только гиря говномера
Слегка качала головой.
Не всё напрасно в этом мире,
(Хотя и грош ему цена!),
Покуда существуют гири
И виден уровень говна!

Пожалуй, больше всего мы спорили о Владимире Высоцком, и, наверное, поэтому весь тот вечер прокручивали его записи. Я воспринимал раннего Высоцкого и массовый интерес к его блатным песням достаточно прохладно. А потом меня вдруг зацепил, захватил его страстный и горький от безнадежности вскрик-призыв — «укажите мне край, где светло от лампад, укажите мне место, какое искал, — где поют, а не стонут…». Это он обращается ко всем нам… к нам из смрадного дома-барака, где «долго жить впотьмах привыкали мы… в зле да шепоте, под иконами в черной копоти… скисли душами, опрыщавели… да еще вином много тешились, разоряли дом, дрались, вешались…»

И из смрада, где косо висят образа,
Я, башку очертя гнал, забросивши кнут,
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и — как люди живут.

«То, что поет Высоцкий, настоящая поэзия?» — спрашивал я. Аделина отвечала: «О, да, настоящая, редкая… Вот послушай это пронзительное»: