В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Другим отрадным событием оказалась встреча с адвокатом. Бетти и меня вызвали в дом Джейн Аддамс — так назывался административный корпус. Нам еще не разрешалось выходить одним, и поэтому нас отвезла туда надзирательница. Бетти, Клодия и я провели целый день с Мэри Кауфман, видной защитницей и нашей доброй приятельницей. Встретиться всем троим, да еще в обществе такой милой посетительницы было неожиданным и большим удовольствием. И хотя мы виделись с Мэри лишь несколько недель назад, нам казалось, что с тех пор прошла уже вечность. Мы очень гордились своей «леди-адвокатессой», красивой, очаровательной, элегантно одетой — «гораздо более стильной, чем любая из надзирательниц», как потом говорили заключенные, видевшие ее.

Мэри Кауфман была в числе адвокатов по нашему делу и участвовала также в защите Денниса. На Нюрнбергском процессе она выступала одним из обвинителей от правительства Соединенных Штатов. Отлично представляю себе, какие «разгромные» перекрестные допросы она учиняла там нацистским военным преступникам. Она сделала немало полезного для разоблачения и дискредитации правительственных агентов-осведомителей, выступавших по нашему делу. Восемь недель кряду она допрашивала меня как свидетельницу защиты, и благодаря ее умным советам мне удалось убедительно рассказать суду об истинных целях Коммунистической партии. А ведь как только не искажались эти цели в официальных документах! Пока мы находились в заключении, она защищала «нарушителей закона Смита» в Денвере и Сент-Луисе, выступала на процессе Роберта Томпсона и Уильяма Фостера[16], Это была блестящая юристка!

В первый и все последующие ее приезды мы встречались в кабинете служащей, ведавшей досрочным освобождением и льготами для заключенных. Формально наши беседы считались конфиденциальными, но мы сильно подозревали, что в помещении есть скрытые аппараты для подслушивания. Мэри рассказывала нам о новом процессе под председательством судьи Димока. Новость о сенсационных признаниях Матусоу вселила в нас бодрость. Мы твердо верили, что о нас не забыли, что борьба за наше освобождение продолжается.

Наконец нас «распределили», то есть решили, где каждой из нас находиться и какой работой заниматься… Пройдя по верхней территории, мы спустились по длинной лестнице к административному корпусу. В ожидании вызова мы уселись на скамейки, расставленные в коридоре. Вся процедура носила чисто формальный характер; с нами ни о чем не советовались, а лишь сообщали заранее принятые решения.

Наконец настал мой черед, и я вошла в кабинет. Мне предложили сесть. Передо мной полукругом сидела группа женщин с невыразительными лицами — надзирательницы, другие служащие и начальница тюрьмы мисс Кинзелла. Все они не сводили с меня глаз. Был среди них и один мужчина— католический священник. Говорила только Кинзелла. Каждая ее фраза звучала холодно и официально. Она предупредила меня о «тяжелых последствиях», если я вздумаю вести в тюрьме коммунистическую пропаганду. Затем добавила, что, учитывая мой возраст и состояние здоровья, меня решили поселить в Дэвис-холле 2 (на втором этаже) и поручить мне всякого рода шитье и штопку. Но она умолчала, что заключенные в этом здании находятся под «строжайшим надзором» и что рядом расположены одиночки, то есть «карательная зона». Умолчала она и о том, что среди обитательниц Дэвис-холла немало женщин с тяжелым характером, зачастую очень неуживчивых, вспыльчивых и даже опасных. Напротив, самодовольная и чопорная, она произносила все так, будто оказывала мне какое-то особое предпочтение. Она не сказала, что я, как политзаключенная, буду подвергаться дискриминации, что мне нечего рассчитывать на досрочное освобождение или зачетные дни, даже если бы я их заработала усердным трудом или примерным поведением. Все это я узнала потом сама.

Мы вернулись в коттедж «ориентации», жалея о предстоящей разлуке с нашими новыми знакомыми. Мы успели сблизиться, и всем было грустно расставаться. Насколько лучше сохранять такие группы в первоначальном составе, исключая лишь закоренелых преступниц, пагубно влияющих на молодежь. В Дэвис-холл направили одну меня. Особенно тяжело было покидать мою дорогую Бетти Ганнет, которой Кинзелла прочитала примерно те же наставления, что и мне. Бетти определили в коттедж на нижней территории. Там же ей поручили очень тяжелую работу на складе, где приходилось весь день быть на ногах и, надрываясь, поднимать и переносить тяжелые ящики. Клодия Джонс еще не вышла из больницы и все еще числилась «на ориентации». Впоследствии ее поселили в особый коттедж «для цветных» и заставили работать в подвале. И ту и другую я долго не видела.