В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

«Очутившись в тихий воскресный день в мужской тюрьме, вы наверняка не увидите пеленок на бельевой веревке и не услышите плача младенцев. Физиологические особенности женщин — менструации, климактерический период, беременность — в тюремной обстановке сплошь и рядом до крайности обостряют их эмоции. Женщины, безусловно, куда менее выдержанны, чем мужчины, которые подчинены некоему кодексу мужества и не желают выглядеть плаксами и маменькиными сынками в глазах товарищей. А в наших женских тюрьмах считается вполне нормальным, когда заключенные рыдают, впадают в истерику, стенают или визжат. Уж так повелось, что мужчина в обыденной жизни, в армии или в тюрьме обязан хорошо владеть собой, не хныкать, быть тренированным и выносливым. Для женщин все это вовсе не обязательно. Они просто не замечают своей недисциплинированности, своей подчас ребяческой неразумности. Одна надзирательница сказала мне: «Когда удается хотя бы утихомирить их, то это уже почти все, что можно сделать». Рассказывали об одной девушке, которая прибежала к надзирательнице с жалобой: «Мэри сказала, чтоб я сдохла!» Усталая надзирательница ответила: «Пожалуйста, только не поднимайте при этом шума!»

Я вовсе не хочу сказать, что в тюрьмах нельзя встретить взрослых и зрелых женщин, полных самообладания и умеющих с достоинством пройти через все испытания. И все же я непрерывно чувствовала огромную напряженность атмосферы: шестьсот совершенно разных и чужих друг другу женщин согнали в одно место и поселили в ближайшем соседстве; их оторвали от мужей и детей, от домашних очагов и привычного образа жизни, каким бы он ни был. Все в тюрьме претило им, и они выражали свое недовольство, как только могли, подчас необычайно шумно. Я не осуждала их, хотя порой мне казалось, что я вот-вот оглохну. Мне не хотелось видеть их робкими и забитыми, но частенько я думала: «Если бы все эти эмоции нашли себе более организованное и спокойное выражение!» Я отлично понимала, как ненавистна им тюрьма, где они буквально бились своими «окровавленными, но непокорными» головами о стенку сотен больших и малых запретов и ограничений. Они ненавидели даже местную природу: «Проклятая земля!» — повторяли они.

Заключенные женщины, бесспорно, уделяют своей внешности много больше внимания, чем мужчины в том же положении. Почти все, в особенности «долгосрочницы», смертельно боятся рано состариться. Для многих это было главным, что поглощало их внимание. То и дело они причесывались, делали себе маникюр, мазали лицо и руки кремом, летом старались загорать, похудеть или поправиться. Многие прибывали в тюрьму коротко остриженными, но в тюрьме было невозможно как следует ухаживать за прической. В мужских тюрьмах существуют парикмахерские. В женских тоже следовало бы завести какое-то подобие «косметических кабинетов», что, несомненно, подняло бы дух заключенных. Вопрос этот широко обсуждался, но до моего ухода дальше разговоров дело не пошло. Арестанткам разрешали подстригать друг другу волосы, но если они оказывались чересчур короткими, как у мужчин, виновных наказывали. И все-таки у нас было множество коротко остриженных голов. Кое-кто, желая походить на Элвиса Пресли[27], причесывался даже на пробор. Помню одну «платиновую блондинку», которая, перекрасив волосы, сбила полицию со следа и на какое-то время отсрочила свой арест. «Крашеных» у нас было несколько, и на этих женщин было противно смотреть, пока их волосы не отрастали полностью и не приобретали естественного цвета; часто они оказывались совсем седыми. Этот процесс длился месяцами. Посетителям, в частности мужьям, такие заключенные нередко говорили: «Подумай только, я здесь начала седеть!»

Обычно женщины старались хоть как-нибудь приодеться, когда шли в церковь, принимали посетителей или сдавали экзамены. Они покупали в тюремной лавке обыкновенные белые носовые платки и сами вышивали их или украшали иным способом. Католички приходили на богослужение в изящных шапочках собственной вязки. Гладкие платья превращались в плиссированные. Кое-кто ухитрялся пришивать кружева к воротничкам и рукавам. Некоторые наши девушки в пестрых свитерах, с самодельными серьгами и булавками выглядели заправскими франтихами. Больным местом были чулки и уродливая тюремная обувь. Имей каждая женщина хоть по одной паре изящных туфель, и настроение было бы совсем другим.

По непонятным причинам женщин обязывали во что бы то ни стало носить лифчики, заставляли возвращаться в коттеджи, чтобы надеть их, непослушных наказывали. Многих это раздражало — туго натянутые бретельки мешали на работе. Многие всеми правдами и неправдами обходили это нелепое распоряжение и резонно жаловались на его неоправданность в месте, населенном только женщинами. «Тупые старые девы», — с раздражением отзывались они о придирчивых надзирательницах.