В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Вторичное назначение Бетти на тяжелую физическую работу вызвало негодование ее адвоката, миссис Кауфман, и ее супруга, Джеймса Торми. Они подали соответствующее заявление в Федеральное управление тюрем. В конце концов ее снова вернули в контору, на сей раз точно определив круг ее обязанностей. Через девять месяцев она вышла из тюрьмы с окончательно расшатанным здоровьем. В марте 1956 года Джеймс Торми обратился к начальнице тюрьмы и к Беннету с протестом против оскорбительного надзора при свиданиях с женой и запрещения ей разговаривать с братом. Вот ответ, который Беннет прислал Кауфман:

«Уважаемая миссис Кауфман, я получил ваше письмо от 8 марта 1956 года по поводу надзора во время свиданий миссис Бетти Ганнет с ее супругом, мистером Джеймсом Торми.

Хочу сразу же заметить, что свидания с заключенными мы рассматриваем как привилегию. Мы всегда сохраняли за собой право разрешать или запрещать свидания и определять условия и степень контроля, при которых они могут иметь место. Что касается миссис Ганнет, то свидания с ней действительно контролируются более строго, нежели свидания со многими другими заключенными. С другой стороны, было и есть много других заключенных, свидания с которыми контролируются так же строго, причем эти лица были осуждены за самые различные преступления. Поэтому я не могу согласиться с тем, что миссис Ганнет подвергается какой-то дискриминации. Учитывая характер преступления, за которое она осуждена, а именно участие в заговоре с целью насильственного свержения правительства Соединенных Штатов, мы обязаны следить за тем, чтобы, отбывая наказание, она никоим образом не могла продолжать совершать это преступление.

При данных обстоятельствах я не вижу причин для изменения нынешней практики надзора за этими свиданиями.

Искренне ваш Джеймс В. Беннет, директор».

Тюремные надзирательницы

Нельзя отрицать, что надзирательницы в Олдерсоне вели себя несколько иначе, чем мужской персонал в других тюрьмах. Большинство из них набиралось из жителей ближайших мест. Все они очень дорожили своей должностью, так как в этой глухой гористой местности нет промышленных предприятий, где могли бы работать женщины. У некоторых были маленькие ребятишки или дети постарше, мужья-инвалиды или престарелые родители. Однажды случилось, что вновь прибывшая заключенная приняла какую-то надзирательницу за товарища по несчастью. «Почему вы здесь?» — спросила она ее. «Надзор!» — двусмысленно ответила та. «И надолго вас?» — «Пока у всех не кончится срок». Они получали сравнительно небольшое жалованье и с нетерпением ожидали срока выхода на пенсию. Из отчета Федерального управления тюрем за 1958 год видно, что первоначальное жалованье надзирателям исправительных заведений составляет 4 490 долларов в год, или 86 долларов в неделю. Но столько получают мужчины; возможно, что женщинам платят меньше.

Наши надзирательницы не были специально обученными тюремщицами. Пуще огня они боялись ежегодных экзаменов и после них с нашей помощью выясняли, правильно ли отвечали. Некоторые, самые добрые и человечные, проваливались. Молодые одинокие женщины не задерживались у нас подолгу: всем им довольно скоро начинало казаться, что они тоже сидят в тюрьме. Поблизости от резервации почти невозможно найти более или менее сносное жилье, вечером пойти некуда, а о знакомствах с подходящими женихами не приходится и мечтать. Одна надзирательница сказала мне: «Представьте, я так же хочу выйти замуж и нянчиться с малышом, как иные из этих сумасшедших заключенных». Некоторым молодым надзирательницам нужна стажировка на государственной службе, другие стремятся скопить немного денег для учебы в колледже. Для пожилых надзирательниц, особенно тех, которые служат в Олдерсонской тюрьме с момента ее основания, долгие годы строго регламентированной жизни не прошли бесследно. Жизнь эта стала для них привычной, и, выезжая во время отпуска в другие города, они чувствуют себя какими-то неприкаянными и торопятся вернуться к своему «монастырскому» режиму. Они носят безвкусные старомодные платья, и заключенные подтрунивают над ними, называя их «свихнувшимися». К тем, кто обращается с ними хорошо, арестантки относятся терпимо, о тех же, что изощряются в подлостях, говорят: «Просто завидуют нам: ведь мы-то пожили настоящей жизнью, а они ее и не нюхали!» Иные надзирательницы в самом деле очень плохо знали жизнь.