В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Хотя тюремщицам запрещалось употреблять бранные слова и применять силу, кроме случаев «вынужденной самообороны», они сплошь и рядом вели себя препротивно, донимая заключенных издевательствами, открытой неприязнью, подчеркнутой надменностью, придирчивой и ничем не оправданной строгостью. Многих мы ненавидели и презирали, считали их настоящими церберами. Непрерывно они шпионили за нами, замечали малейшие нарушения, в любую минуту злорадно хватались за карандаш, чтобы «выписать» нам наказание. Одна из них — к счастью, она служила у нас недолго — была такой жестокой, что в семь вечера все прятались у себя, лишь бы не попадаться ей на глаза. Когда мы работали, эти ищейки забирались к нам в комнаты, рылись в вещах, читали письма, личные документы и т. п. Они смотрели на нас с нескрываемым отвращением, обращались к нам только при крайней необходимости и третировали нас, словно мы были какими-то дефективными подростками.

И все-таки эти гнусные мегеры — а они составляли примерно четверть тюремного персонала — явно боялись нас. Как-то одна из них, сопровождая меня в подвал, потребовала, чтобы я шла впереди. «Видно, испугалась, как бы вы ее не укокошили», — шутили девушки. Обитательницы тюрьмы давали весьма меткие оценки всем надзирательницам, и эти устные характеристики передавались из коттеджа в коттедж. Тех, кто пришелся им по сердцу, называли «куколками», «милашками», «ангелами». Других же титуловали «фараоншами», «крысами», «ябедами», «суками» и похуже. Заключенные были рады вызволить из беды добрую надзирательницу, если та попадала впросак, но «фараоншам» никогда и ни в чем не помогали. Как воспитательницы последние не стоили, как говорится, ломаного гроша; напротив, своим поведением они только ожесточали женщин, создавали атмосферу недовольства, возмущения и ненависти.

Я вспоминаю четырех надзирательниц, чья неуравновешенность граничила с помешательством. Одна из них, запирая двери, часто забывала выключать свет. Около половины надзирательниц отличались строгостью, но вели себя пристойно и беззлобно. Заключенные ставили им балл «удовлетворительно». Другую группу — человек десять-двенадцать — оценивали на «хорошо», и всего лишь одну или двух по-настоящему любили. Что касается интеллигентных, образованных надзирательниц, то, насколько я знаю, таких у нас были единицы. Священник, единственный мужчина среди всего тюремного персонала, старался помогать всем, независимо от вероисповедания. Из полусотни надзирательниц было семь умных и энергичных негритянок. Весь персонал периодически перетасовывался по разным коттеджам, чтобы, упаси боже, между начальством и заключенными не установились дружеские отношения. Только в 26-м коттедже надзирательниц оставляли в течение неопределенного срока.

Те, кто пользовался популярностью среди заключенных, чем-то напоминали добрых нянек из какой-нибудь женской гимназии. Они умели создать непринужденную атмосферу дружбы и взаимопомощи, нередко добивались от администрации снабжения коттеджей новой мебелью, улучшения медицинского обслуживания, выдачи более подходящей одежды и т. д. За это заключенные платили им симпатией и стояли за них горой. Дежурные по коттеджам, то есть низший персонал, постоянно и близко соприкасались со всей массой арестанток. Им бы и заниматься воспитательной работой. Но скованные бесчисленными правилами, они не могли проявлять никакой инициативы; кроме того, за ними следили почти так же, как за нами, их постоянно проверяли. Если такая дежурная отлучалась в туалет, а в это время раздавался телефонный звонок и трубку снимала одна из нас, то оттуда в первую очередь слышался властный голос: «Где ваша дежурная?» Заключенным редко передавали то, что хотели сказать по существу. Отвечая по телефону в таких случаях, я всегда называла свое имя, другие же просто говорили: «одна из девушек».

Было несколько посредниц между надзирательницами коттеджей и дирекцией тюрьмы, которых называли «подставными начальницами». Дежурство по коттеджам велось в две смены. Первая начиналась в шесть утра и кончалась в два пополудни. Вторая длилась с двух до десяти вечера. Работы дежурным хватало: приемка чистого и отправка грязного белья, раздача почты и медикаментов, цензура писем заключенных к родным, распределение писчебумажных принадлежностей, моющих средств и прочих материалов, контроль за отлучками и возвращением заключенных. Когда весь коттедж отправлялся на работу, дежурные помогали в больнице, в мастерской художественных изделий, на «ориентации» и т. д. Очень редко у них выдавался свободный час. В такое время, если это была «куколка» или «милашка», заключенные резались с ней в карты.