В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Бюро по досрочному освобождению, казалось бы, должно облегчать участь заключенных, но это отнюдь не так. Оно не анализирует ни условий, в которых выносился приговор, ни степени его справедливости. Чиновники этого бюро исходят из предпосылки, что заключенный виновен и поэтому должен исправиться или как-то реабилитировать себя, прежде чем претендовать на досрочное освобождение. Но такое освобождение не отменяет наказания и не дает свободы. Фактически заключенный отбывает остаток своего срока вне тюрьмы и под строгим надзором. В случае нового проступка чиновник, ведающий делом досрочно освобожденного, может без суда вернуть его в тюрьму. Такое решение не подлежит обжалованию. Все это похоже на игру в кошки-мышки, но только очень жестокую и изнурительную. Разбирательство дел в этом бюро всегда является источником мучительных волнений, больших надежд и горьких разочарований. Один или несколько работников бюро регулярно приезжали к нам. После долгих лет службы — в этом ведомстве они начисто утратили способность непредвзято относиться к делам, быть свободными от цинизма и равнодушия. Все они очерствели. Думается, что надо бы почаще менять этот персонал, пополнять его большим числом женщин. В первое время моей жизни в Олдерсоне по случаю всякого приезда представителей Бюро по досрочному освобождению над коттеджами поднимали национальные флаги. Впоследствии этот обычай отменили — вероятно, потому, что зрелище развевающихся флагов очень уж возбуждало заключенных.

Заявления следовало подавать за несколько месяцев вперед. В них указывался своего рода поручитель-советник, например какой-нибудь священник, бывший работодатель, местный политический деятель, но не адвокат. Требовалась и гарантия предстоящего трудоустройства. Вообще досрочное освобождение оговаривалось самыми строгими условиями; например, ограничивались маршруты и время возможных поездок, место жительства, посещение тех или иных мест, общение с людьми. Строжайше запрещалось встречаться с бывшими заключенными, исключая супругов. Иногда придирки доходили до крайности. Так, одну девушку вернули в Олдерсон за то, что она без разрешения вышла замуж.

Целые дни напролет заключенные ломали себе головы, как бы получше написать заявление, что сказать чиновникам бюро. Всем хотелось получше выглядеть. Кандидатам в «досрочницы» помогали причесываться, им одалживали свитеры, шарфы, красивые платочки. Разумеется, все они надевали свое лучшее платье. Каждое слово репетировалось и затверживалось наизусть. От доброжелательных советчиц не было отбоя, и постепенно эти несчастные преисполнялись оптимизма. Особенно много советов давали Клодия, Бетти и я. Даже надзирательницы и те направляли к нам женщин: поговорите, мол, с Клодией и Элизабет. Уж они-то все знают про эти дела! Мне пришлось сочинить столько документов — писем к адвокатам, к судьям и в Бюро по досрочному освобождению, — что я уже начала было опасаться, как бы меня не обвинили в незаконной юридической практике. От имени одной девушки я написала два трогательных письма — судье и пастору. В них говорилось о ее молодости, горячем желании исправиться и никогда больше не становиться на путь преступлений. К моему удивлению, и священник и судья обратились в бюро и добились ее досрочного освобождения. Но, к сожалению, она проштрафилась: незаконно прокатилась в другой штат, посидела там часок в таверне и… очень скоро вновь очутилась в Олдерсоне. Однако Джордж Рид, председатель Бюро по досрочному освобождению, в декабре 1957 года сообщил, что 85 процентов женщин, освобождаемых досрочно, ведут себя как полагается. У мужчин этот процент ниже.

Выйти досрочно на волю! Все мечтали об этом, но сколько тут было препятствий! В особенно трудном положении были признавшие себя виновными. Учитывалось их поведение в тюрьме, отношение к труду, запрашивалось мнение администрации. Потом наступал долгий период ожидания — работники бюро возвращались в Вашингтон, где решения принимались якобы «коллективно». В случае отказа в тюрьму поступал формуляр с пометкой: «Ходатайство отклонить». Никакой мотивировки не указывалось, и это доводило заключенных прямо-таки до бешенства. Следовал период отчаяния, истерии, ожесточения и злобы. Все хорошее, что созрело в душах заключенных, шло насмарку. Женщины переставали ходить в церковь, заявляя, что пользы от этого все равно нет. Охваченные мрачной апатией, они надолго замыкались в себе.