Читаем В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной полностью

Вскоре после окончания вечерней смены и ухода дежурной в коттедж являлась другая надзирательница для осмотра всего хозяйства: общей комнаты, душевых, кладовой, аптечки, рабочих столов, освещения. Проверялись все двери — они должны были быть на замке. Если дежурила кто-нибудь из «милашек», то заключенные сами помогали ей наводить порядок, показывали, где не заперта дверь или не выключена лампочка. Другое дело «фараонши» — тем приходилось делать все самим.

Когда мы находились в Олдерсоне, надзирательницы-негритянки работали почти исключительно в коттеджах для черных заключенных. Летом 1955 года некоторых из них откомандировали в Терминэл-айленд, близ Лос-Анжелоса, где на месте бывшего центра по приему иммигрантов устроили федеральную тюрьму для мужчин и женщин. Туда же перевели несколько женщин-заключенных с тихоокеанского побережья, из западных штатов и Аляски. После этого заключенные из названных районов перестали поступать в Олдерсон. Надзирательницы-негритянки были наняты не из местных жителей. Они были намного образованнее своих белых коллег, некоторые во время войны служили в армии. Они рассказывали мне, как враждебно встретили их в Олдерсоне. Несколько белых надзирательниц с Юга, не желая работать с ними, ушли со службы. Их не пускали в городские рестораны даже вместе с белыми надзирательницами, в лучшем случае разрешали выносить еду в пакетах. Одной из них поручили руководство свинофермой. Дочь священника, она окончила колледж и не имела никакого представления о свиноводстве. Ферма обслуживалась только черными заключенными. Перед моим освобождением ее ликвидировали.

В 1955 году, после соответствующего решения Верховного суда, в Олдерсоне началась десегрегация. Надзирательниц-негритянок стали по очереди назначать на дежурство во все коттеджи. Одну из них — вдову с маленьким ребенком — направили к нам, в двадцать шестой. Ее муж погиб на войне. Несколько белых заключенных, науськиваемых «королевой бандитов», нагло заявили, что не желают есть с ней за одним столом или подчиняться ее распоряжениям. К несчастью, ее белая сменщица вела себя крайне провокационно и поощряла подобные настроения. Когда однажды надзирательница-негритянка убрала острые садовые инструменты из ящика для медикаментов и заперла их в кладовой, ее белая напарница тут же демонстративно перенесла их на прежнее место. А если негритянка делала какие-то перестановки мебели, белая восстанавливала все в прежнем виде. Такие конфликты между белыми надзирательницами были просто немыслимы. Обычно они скрывали взаимную неприязнь и действовали единым фронтом. А тут заключенные начали поддерживать враждующие стороны, и создалось прямо-таки безобразное положение.

Клодия и я решили вмешаться в это дело. Мы поговорили с заключенными-негритянками и с наиболее рассудительными из их белых подруг, разъяснили им, что черная надзирательница имеет такое же право на уважение, как всякая иная, и что нельзя оскорблять ее только из-за цвета кожи. Женщины согласились с нами, начали убеждать других, и вскоре все переменилось. Надзирательница-негритянка стала дружелюбной, приветливой, исчезла ее замкнутость и суровость. Хотя она была очень музыкальна и прекрасно играла на органе, администрация не привлекала ее к участию в любительских концертах. Изредка она играла на пианино в нашем коттедже. И все-таки какая-то внутренняя ожесточенность в ней осталась. Да и могло ли быть иначе? Клодия часто беседовала с ней, просила ее помягче обращаться с заключенными, не срывать своей горечи на беспомощных женщинах, тоже страдающих от тысячи несправедливостей. Через некоторое время ее откомандировали из Олдерсона. При прощании она расцеловала Клодию и крепко пожала мне руку — случай беспрецедентный в отношениях между надзирательницами и заключенными.

Мы с Клодией отлично понимали, что назначение негритянок на должность надзирательниц — сплошное лицемерие. Несмотря на указание сверху о десегрегации, негритянский служащий персонал непрерывно сокращался. Черных надзирательниц, переведенных в тюрьму Терминэл-айленд, заменили белыми. Одну надзирательницу-негритянку, пользовавшуюся всеобщим уважением, неожиданно уволили. Ее обвинили в незаконной передаче своего ключа какой-то арестантке. Все знали, что это была выдумка начальства, предлог для того, чтобы избавиться от черной. Так в Олдерсоне проводилась «десегрегация». К моменту моего освобождения среди тюремного персонала осталось только четыре негритянки. Лишь одну из них повысили по службе.

Мираж «досрочного освобождения»

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное