В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

Федеральная исправительная тюрьма для женщин находится в гористой местности, на юго-востоке штата Западная Виргиния. Из Нью-Йорка нас, трех женщин, везли туда в сдвоенном купе пульмановского вагона под конвоем двух федеральных судебных исполнителей — мужчины и женщины. Они заняли верхнюю и нижнюю койки по одну сторону, я вторую нижнюю, а Бетти Ганнет и Клодия Джонс улеглись вдвоем надо мной. Купе не было разгорожено занавеской, и я лежала прямо против судебного исполнителя по имени Эдди, которого мы часто видели в зале заседаний. Он чувствовал себя неловко, и когда мы переодевались, выходил в коридор. В соседнем купе под таким же конвоем следовали еще две осужденные: белая девушка и беременная негритянка средних лет, всячески утешавшая свою молодую спутницу.

Мы пересекли штаты Нью-Джерси и Пенсильвания, любуясь пейзажами, мелькавшими за окном. Нам позволили заказать себе последний ужин в «свободном мире», как выражались заключенные. Мы угостили обеих женщин из соседнего купе, и конвоиры, взяв у нас деньги, расплатились по счету. У кого-то оказался номер иллюстрированного журнала «Эбони», в котором обычно расписываются «социальные достижения» и всяческое «благоденствие» негров в Соединенных Штатах. Наше внимание привлек очерк под интригующим заголовком «Шикарная тюрьма». Он был посвящен олдерсонскому «исправительно-трудовому заведению». Особенно подчеркивалось, что в нем служат несколько надзирательниц-негритянок. Однако в очерке не было сказано ни слова об оскорблениях и унижениях, которые испытывали там эти женщины. Против них ополчились и местная община и белые надзирательницы. Не говорилось в очерке и о жестокой сегрегации, которой подвергались негритянские заключенные и служащие тюрьмы. Обо всем этом мы узнали позже. Очень жаль, что редакторы «Эбони» не могли услышать от негритянок, наших товарищей по заключению, едкой критики в адрес авторов этой статьи. Читая ее в поезде, мы могли подумать, что направляемся в девичий пансионат с едва заметным «пенитенциарным уклоном». Поезд уносил нас все дальше, и мрачные предчувствия все сильнее охватывали нас.

Я становлюсь «номером 11710»

Мы почти не спали и, как все арестанты, прибыли в Олдерсон усталыми и измученными. Рассвет еще не начался. На станции не было ни души, маленький городок спал. На окрестных холмах лежал снег. Я увидела планету Юпитер — сверкающую утреннюю звезду. Ее яркое мерцание ободрило меня, и я вспомнила слова из песни: «Но звезды остаются!» Тюремный автобус повез нас по извилистой дороге в гору. Машина остановилась перед воротами, какие бывают у въезда на ферму. Их отворила надзирательница, дрожавшая от предрассветного холода. Наши конвоиры сдали ей пистолеты — ношение оружия на территории «резервации» запрещалось. Автобус продолжил свой подъем и подкатил к небольшому строению с зарешеченными окнами. Это был 26-й коттедж, где в то время производилась сортировка или, как говорили в Олдерсоне, «ориентация» заключенных. В тускло освещенной комнате сидела регистраторша, она заполнила бланки на каждую из нас.

Нами занялась стройная надзирательница-негритянка, чью фотографию мы видели в «Эбони». Начался процесс обезличивания. После женского дома заключения мы уже знали, что это такое. Нас привели в комнату осмотра, приказали раздеться и уложить в мешок всю нашу одежду. Повторилась известная нам процедура, но, к счастью, здесь ее выполняла профессиональная медицинская сестра, не позволявшая себе никаких комментариев. Нам объяснили причины этого мучительно неприятного обыска: оказывается, наркотики можно прятать в интимных местах тела, и это часто практикуется. Казалось бы, вряд ли надо обыскивать таким образом всех и каждого, а тем более политзаключенных, чей образ жизни хорошо известен. Но у нас в США таких исключений не делают, хотя они приняты даже в самых деспотических странах.

После душа нам выдали ночные рубашки и коричневые халаты из какой-то на редкость грубой ткани. Эта же ткань, как мы потом узнали, шла здесь и на покрывала, скатерти, салфетки, занавески, даже на платья. Видимо, эту мануфактуру запасли в огромных количествах. Затем нас сфотографировали, повесив на грудь большие таблички с номерами. Физиономии на тюремных снимках — у нас их называли «галереей жуликов» — получались такими отталкивающими, что и сказать нельзя; любая заключенная выглядела матерой преступницей. На меня повесили номер 11710, из чего было нетрудно заключить, сколько женщин подверглось этой процедуре со дня открытия тюрьмы в 1928 году.

И опять снятие отпечатков пальцев — уже в третий раз! Сначала это было в ФБР, потом в нью-йоркской тюрьме. Нашу одежду, шляпы и чемоданы разложили на полках для досмотра.