В Олдерсонской тюрьме. Записки политзаключенной

В карантине мне выдали конверт и бумагу — написать письмо родным. Нелегко было найти легкий, бодрый тон. Я писала сестре: «Не было у нас с тобой более трудной поры. Но она пройдет, и с каждым днем нам будет легче; недели и месяцы с их сменами времен года, праздниками, приездами посетителей и письмами быстро промчатся. Ожидание, полное тревог и дурных предчувствий, всегда тяжелее действительности». Но я знала, что мои слова не успокоят сестру; номер 11710, проставленный рядом с моим именем, глубоко потрясет ее. Почти одновременно с моим первым письмом Кэти получила другое — от начальницы тюрьмы, запросившей сведения о моей прошлой жизни, деятельности и интересах. К письму были приложены шесть различных анкет для заполнения. Теперь они лежат передо мной. Излишне говорить, что моя младшая сестра, всегда отличавшаяся прямотой и независимостью поведения, не стала отвечать на эти вопросы и сообщила тюремному начальству, что я сама могу дать, если сочту это нужным, любую интересующую их информацию. Вот некоторые из вопросов: «Уживалась ли она со своими сестрами и братьями? Была ли послушным ребенком? Пропускала ли занятия в школе? Какой работой занималась? Убегала ли когда-нибудь из дому? Назовите ее бывших мужей и причины разводов. Как вы думаете, почему она очутилась в нынешнем неприятном для нее положении? Не подвержена ли она алкоголизму или наркомании? Возраст, образование, вероисповедание, гражданство, занятия и адреса всех членов ее семьи. Что вы посоветуете ей делать после освобождения?» И так далее — до полной тошноты.

Подобные вопросники рассылались семьям всех заключенных. Иные родственники, боясь лишиться права на свидания и переписку, отвечали на все вопросы. Омерзительный мелкий шпионаж вокруг заключенных и их семей давал администрации какие-то частные, отрывочные сведения. Сбор всей этой информации был совершенно ненужным, а к тому же и противозаконным. Все это отнюдь не облегчало участи заключенных… Семьям рассылались также инструкции насчет свиданий и переписки. Последнюю надлежало «строго ограничивать семейными и деловыми темами». На свидания, которые разрешались раз в месяц, приезжал член семьи или кто-нибудь из «дозволенных корреспондентов». Их могло быть не более пяти, включая адвоката, и утверждались они только после тщательной проверки органами ФБР. Нам разрешали получать небольшие суммы денег для покупок в тюремной лавке и подписываться не более чем на две газеты и два журнала из списка, составленного администрацией. Запрещалось получение посылок или подарков. Изредка — например, в случае серьезных заболеваний родных или какой-нибудь особенно торжественной семейной даты — разрешался телефонный разговор под контролем тюремного персонала.

Надзирательница, следившая за нами во время трехдневного карантина, сказала мне: «Именно сейчас постарайтесь получше отдохнуть. В период ориентации вам будет куда труднее».

Я была арестанткой, бесправной заключенной, писала письма, проходившие цензуру. И все-таки я ходила с высоко поднятой головой. Будь что будет, думала я, но я политзаключенная и горжусь этим, я нахожусь вместе с благороднейшими из людей, которые много страдали, но никогда не шли на сделку с совестью. Я не испытывала чувства стыда или унижения, меня не мучило сознание какой-либо вины. И на мой тюремный номер 11710 я смотрела как на почетный значок.

«Ориентация» в 26-м коттедже

После второй мировой войны, когда многие женщины перешли из армии на должности тюремных начальниц и надзирательниц, в женских домах заключения воцарился казарменный дух. Он проявлялся во всем, даже в языке. Старых надзирательниц и начальниц повысили по службе, что, разумеется, не мешало им относиться к заключенным, как и раньше, с мелочной полицейской придирчивостью. Высшему тюремному начальству были присвоены звания капитанов, лейтенантов и т. д. В соответствии с армейской практикой первый трехнедельный период пребывания заключенных в тюрьме назывался подготовкой, или «ориентацией». Он предшествовал классификации по профессиям и назначению на ту или иную работу. В период «ориентации» проводился общий медицинский осмотр, делались противотифозные и противостолбнячные прививки; кроме того, производились «тесты» для проверки общего развития и профессиональной подготовки заключенных. Ежедневно нам зачитывали официальные правила внутреннего распорядка. Правда, впоследствии я узнала, что их часто изменяли без ведома не только заключенных, но даже и некоторых начальниц коттеджей. Тем не менее нарушение правил каралось аннулированием зачетных дней[11], карцером, а то и тем и другим. За некоторые чрезвычайные проступки, например за порчу казенного имущества или передачу записки посетителю, заключенную иногда вновь отдавали под суд и приговаривали к дополнительному сроку. Об этом нас неоднократно предупреждали.