В ожидании августа

Собственно, мне нечего было даже сказать Бобо Константиновичу, и он прекрасно понял, что я не просто разделяю позицию отца, но и поддерживаю его решение. Он не просил поговорить с ним, помня, как сын, Юрий Николаевич, показал себя во всей красе ещё десять лет назад, после смерти Караванова – старшего. Но тогда, наверное, была обида: с внуком нянчатся, как с писаной торбой, а родной сын – на подхвате. Хотя, в итоге, от денег не отказался, домик в два этажа с участком прикупил, частенько посматривал в сторону банковского счёта своего сына, то бишь меня. Чем не преминул воспользоваться Бобо в своей обвинительной речи:

– Ладно бы уж святой был: не брал, не участвовал, не состоял… А то все условия принял, регентством обременился, хотя сначала наотрез и даже с обидой отвергал это. И что? Сегодня – не хочет участвовать в семейном бизнесе. Я могу понять, но не принять, только одну позицию: туп-глуп, человечишко, как пробка, алкаш и дремуч во всём. Но он-то – писатель, книжки пишет и издаёт. И не хочет, фантастика, скажи кому – не поверят, стать членом совета директоров медиахолдинга. Да там туча алчущих заработать, а заодно – порулить, только приглядывай за ними, сами всё сделают. Нет, не боец, даже по мягким меркам Караванова-старшего – не боец. Или пофигист, причём инфантильный: финансы, чтоб капали, а "дядя" пусть отвечает за всё.

Довольно мягко я пытался вначале убедить Бобо в другом: не надо насиловать отца, принуждать, он – натура тонкая, противоречивая, взрывная… Пусть сам придёт к выводу, что ныне без денег книжки – не печатают, что за всё надо платить и, как это ни прискорбно, без рекламы – с места не сдвинешься. Потом как-то сам по себе разошёлся, подошёл к главному, о чём хотел сказать:

– Он – прекрасный отец, такого надо поискать, дорогой Бобо Константинович. Вы знаете нашу семейную беду. Я ему только за этот крест, который он нёс всю жизнь, поставил бы памятник. У меня останавливается сердце, когда вижу во сне, что происходило у нас в семье…

***

Это случилось в последний год жизни Кати, осенью, когда в воздухе висела хмарь, в реке – стальная вода, последние прогулочные пароходы ходили полупустые. Кафешки, пляжные зоны с биотуалетами, зелёный театр – всё было заколочено фанерой, скамейки сложены грудой, перевязаны канатами и накрыты мешковиной. Клёны стояли голые, дубы и кусты бузины ещё держали зелень, но скучная она стала, блеклая, даже капельки влаги не оживляли её. По аллее мы шли втроём: отец тогда работал в издательстве, Дашка ходила в садик, я – в школу. Первым побежал к школе я, но отец успел меня остановить, сказал только на понятным нам языке:

– Саша, присмотри за домом… Мама ещё не выздоровела, ей обязательно надо лежать… Обязательно.

– А мама придёт за мной в садик? – почему-то сразу начала канючить Дашка, – она уже давно не приходила за мной… Давно, целый год, вот.

– Я зайду за тобой, дочка, – сказал отец, – мы пойдём мимо кафе и всем купим мороженое.

Концовку разговора я не слышал, помчался, чтобы не опоздать на урок. После занятий, как всегда, проводил Катю, доехал на трамвае до дома, увидел маму на кровати в спальной комнате, отвернувшуюся к стене. Оттуда шёл неприятный запах, так что дверь я оставил приоткрытой. Только хотел посмотреть что-то к обеду на кухне, как пришёл папа, кивком головы показал на спальню. Я тихо ответил: "Спит…"

– Давай, по-быстрому, попьём чаю с бутербродами, – сказал он, – и сходим в магазины: нет картошки, мяса, овсянки… В общем, я получил зарплату, надо отовариться. Режь колбасу, грей чай… – он снял плащ, обул тапочки, пошёл в туалет. Я быстро сварганил "перекус", как учил дед Коля на рыбалке, попили чая, оделись, пошли на улицу. Дверь закрыли, за Дашей ещё рано идти, договорились, что сбегаю я, а отец будет готовить суп, котлеты и картофельное пюре.

Нас не было около часа, пришли довольные, нагруженные пакетами, всё сложили на кухне. Отец, ещё не раздеваясь, заглянул в спальную, вернулся, и я увидел его белое совершенно потерянное лицо. Он сказал: "А мамы – нет…"

Вторым его движением – стала большая комната, ящик письменного стола – приоткрыт, денег, которые он хранил в телефонном справочнике, не оказалось. "И-ди-от, – почти промычал он, – всё делаю на автомате… Половину зарплаты убрал, как всегда, в ящик". Он говорил это не мне, говорил как бы себе, ругаясь нехорошими словами, не матерными, конечно, но грубыми.

– Посмотри, сын, что она одела? – бросил он, не глядя на меня.

– Кажется, плащ, нет цветных резиновых сапожек, стояли прямо у двери…

– Пойдём вместе, ладно? Ты уже взрослый, вдвоём легче будет её найти… Господи, как хорошо, что Даша – мала, ничего не понимает и её нет дома. Я думаю, мама не могла за час далеко уйти. Если, конечно, её не увезли куда-нибудь…