В ожидании счастливой встречи

Особенно Афоня отчаянным был. Он теперь и охотник, и рыбак. Кормил деревню мясом, сделал на зеленке лабаз и, не отходя, можно сказать, от дома, добывал косуль. Ружье Аверьяна тоже не знало промаха, бердана Кузьмы служила среднему брату исправно. Аверьян брал лося, случалось, и медведя заваливал. Кузьминкам жилось сносно. Хлеб, огородину земля родила, молоко было в каждой избе, одно томило кузьминцев — ожидание. Ждали с фронта вестей от близких.

Нужда — лучший погоняла, если хочешь жить и будешь порасторопнее. Нужда подправит, надоумит, как вести хозяйство. Так и у Агаповых — опыт все-таки был. За что ни возьмутся — дело двигается. Ульяна пригляделась: не стало срывов, все по порядку. И с пашней управились, и сено не только поставили, но и добрую половину вывезли на подворье, чтобы зимой не месить снег.

И с орехами в зиму пошли, и с ягодами, грибами. И насолили, и насушили. Варей Ульяна не нахвалится, не нарадуется: проворная и хозяйка. У нее уж за так ничего не пропадет. И дров на зиму навозили. Отстрадовались, принялись масло жать. До ползимы хлопот был полон рот. Навязали носков, варежек, свезли в город, посылку на фронт Кузьме Агапову: адреса не знали, но все равно послали, — может быть, найдут Кузьму.

А Кузьма как в воду канул. На крещенье прошла почта — прогремела колокольцем. Афоня завернул почтальона чаю попить. Сумку тот и смотреть не стал: нет Агаповым, говорит. Весной, если распутье не перехватит, привезу обязательно весточку. Ульяна и за обещание благодарила, в дорогу почтальону надавала, напихала — жевать до самого Иркутска.

В крещенские морозы кузьминцы по теплым избам сидели, только утром да вечером поскрипят калитки, в сумерках покричат бабы через заплоты, и то недолго, перебросятся словом, и ша! И только дымы над трубами, как столбы белые, стоят. Да пила у кого поширкает, и то недолго. Аверьян с Варей, можно сказать, и не живут в своем доме, насовсем перешли к Ульяне. А дома Аверьян с Афоней мастерскую устроили: строгают — орех на масло гонят. Тоже дня не хватает — всем работа есть. И во всех избах так. Ребятишки перебирают орех, бабы калят в русской печке, мужики жмут пресс.

Ульяна поглядит, как Аверьян с Варей живут, — лад да согласие во всем, — не нарадуешься. Ульяна еще ни разу не слышала, чтобы Варя наперекор что-нибудь не только сделала — сказала. Все «Авера», «Авера». И у Ульяны печаль скрадывается.

А жизнь что вода — течет себе, проходит мимо, и, как вода, в жизни ничего не возвращается. Это только печаль приходит и уходит, а человек остается. Ждать надо уметь, и еще как. Человек свыкается, привыкает к благополучию, но к нужде никогда — нужду человек мыкает. И всегда чего-то ждет, надеется.

Зима переломилась и пошла на спад, на убыль, а день по-воробьиному шагу прибавлял, и уже заметно. Днем притуливалась за ветер скотина, грела на солнце бок. И на душе потеплело, хоть и особой радости нет, но как-то свалилась хмарь — тяжесть, к теплу повернуло дело — хозяин за плуг принялся, борону готовит.

В семье Агаповых главенствовала Ульяна. Аверьяна, хоть он и отрезанный теперь ломоть, считала за старшего сына. После ухода Кузьмы на фронт он и Варя хозяйство Ульяны вели сообща. И был, как говорится, мир да согласие.

Встрепенулись Кузьминки — от Кузьмы письмо. Он сообщил, что ранен и находится в госпитале. Также извещал, что к нему приезжал и тесть Харитон Алексеевич. Кузьма не описывал подробно встречу, но у Ульяны сердце заходилось — читала и не могла начитаться: тятя был у Кузьмы, значит, простил тятя. А если бы он видел внучат! Ульяна плакала и не замечала слез.

Кузьма писал, что хотел бы побыстрее поправиться и добить германца, чтобы не отрываться от земли и довоевать. Письмо ходило из края в край по всей деревне. И затерли его так, что не стало букв. Но это не мешало читать письмо, все, от малого до деда Селиверстова, знали его наизусть.

Была в письме фотография. На фотографии Кузьма выглядел бравым солдатом. Ульяна разрешала посмотреть на изображение Кузьмы только из своих рук. Карточку она спрятала за икону. Дважды заезжал в Кузьминки Золомов и оба раза не заставал Ульяну. Ждать долго он не мог, но гостинец оставлял. Ульяна слышала из лесу сипение парохода, без души прибегала на берег, но пароход уже шлепал по дальнему плесу и тонул за горизонтом. И каждый раз Ульяне казалось, что увозит он весточку от Кузьмы, и она шла и шла от волны мокрым берегом, пока последняя струна света не обрывалась под крутым яром.

Что-то больно саднило в груди, тревога сжимала сердце. Всяко ведь было в жизни. Перевитая невзгодами жизнь выделывала свое колено, скручивала, да так, что и дышать впору нечем. «А тут еще откуда-то взялся Золомов?» — вздохнула Ульяна и испугалась своего голоса. Как наваждение этот Золомов. Вывернется из кромешной тьмы, как луч света полоснет и погаснет тут же.