В погоне за Тайной

Девушка была истощена его и своей страстью и лежала с закрытыми глазами, едва заметными движениями откликаясь на ласки. С грацией кошки и силой львицы. Правда, сейчас сытая львица уже давно отключилась и только уставшая, довольная, ленивая кошка наслаждалась прикосновениями. Таяла от нехитрой ласки, а у Кобейна щемило сердце от нежности и тоски.

— Бэй, — тихо проговорил он, изучая самое прекрасное женское лицо, от которого он не мог оторвать взгляд.

— А как же Тван? — едва шевеля от усталости губами, прошептала она, сонно улыбаясь.

Это были первые слова, прозвучавшие между ними, и Бэй поразился тому, как приятно ласкает его слух тихий голос с небольшим акцентом.

В девушке не было ничего, что бы ему не нравилось.

— Это ругательство, я же тебе говорил, — тихо рассмеялся он. — А меня зовут… подожди, — Кобейн запутался, с чего начать и как рассказать историю своих прозвищ, используя как можно меньше слов, и решил не пытаться объяснять.

— У меня много имен, но я привык, когда меня зовут Бэй. А тебя?

Она потянулась за его рукой, только что скользнувшей рядом с опухшими губами и, не открывая глаз, едва касаясь, стала целовать подушечки пальцев. Словно благодарила его руки за подаренное наслаждение. От этой мысли и легких прикосновений по телу Бэя понеслись электрические разряды.

На грани боли.

— У меня только одно имя, и знать его тебе не надо. Так будет лучше.

Откуда-то нашлись силы вскочить и, схватив девушку за плечи, жестко, немилостиво тряхнуть, не контролируя внезапной ярости, больше похожей на отчаяние.

— Кому лучше! Кому?

Она не ожидала подобной атаки и не сопротивлялась, только широко распахнула глаза, показавшиеся Кобейну такими огромными, что в них можно было потеряться, как в океане.

— Отпусти, — прошептала, — ты делаешь мне больно.

— Извини, извини, — Бэй испугался ее робкого взгляда. Расслабил захват рук, прижал девушку к себе, как ребенка, и стал успокаивать, мягко гладя по спине.

— Я не хотел причинить боль. Я хочу знать, кто ты.

Она качала головой в его объятиях. Упрямо и лениво, удаляясь, несмотря на то, что была так близко. И Кобейн скрипел зубами от бессилия, понимая, что не может заставить ее сменить условия далеко зашедшей игры.

Но разве Великолепный Бэй когда-нибудь сдавался?

Он найдет подходящий момент — когда она расслабится. Или отдохнет. Он не выпустит из своей квартиры и объятий, пока не узнает больше. А пока нужно успокоить упрямицу прикосновениями и теплым дыханием в висок. Сделать вид, что смирился.

Долго не потребовалось. Она доверяла ему, показывая это всем своим уставшим телом и взглядом, в котором отступила непонятная боль и осталось лишь томное наслаждение и немножечко тоски. А потом серые с зелеными крапинками глаза закрылись. Когда девушка уже почти заснула, беззаботно и доверчиво устроившись в кольце его рук, Бэй ласково прошептал ей прямо на ухо, удивляясь мягкости собственного голоса:

— Тогда я буду звать тебя Шенми.

— Что это значит? — вопрос донесся издалека, почти из сна.

— Тайна… на китайском.

Она спала, а Кобейн изо всех сил боролся с усталостью, превращавшей веки в чугунные заслонки. Он боялся провалиться в глубину, чтобы, вынырнув обратно, не найти Тайну рядом с собой, и плавился от затопившей его нежности, наслаждаясь теплом и приятной тяжестью женского тела в руках.

Девушка в его объятиях будила в нем слишком сильные чувства. Хотелось спрятать ее от всего мира. Почему-то вспомнилась коробка с елочными украшениями, о которой рассказывала Карина. Хрупкие, стеклянные игрушки, бережно закутанные в толстые слои бумаги. И не появилось ни одного укола совести, пока пальцы осторожно касались нежной кожи, пока воспоминание связывало драгоценность в его руках с драгоценными воспоминаниями Карениной. То, что происходило между Бэем и Тайной, не имело ничего общего с миром за окном, в котором он был частным детективом Ван Дорном. С друзьями, огромным кланом влиятельных снобов, чемпионкой мира по фигурному катанию. В полумраке квартиры, уставший и пропитавшийся ароматами олеандра и буйной ночи, Кобейн был другим. Еще не познанным самим собой. Чувствующим настолько остро и ярко, что все, существовавшее за пределами мира на двоих, в лучах зарождавшегося дня казалось выцветшей фотографией.

Но как он ни сопротивлялся, сон — глубокий и без сновидений — завладел им, и когда Бэй открыл глаза, то понял, что остался один.

Один в постели.

В квартире.

В мире, показавшемся пустым..

Боль от потери была такой пронзительной, что сев на кровати, Бэй обхватил руками голову и застонал.

Открыв глаза в следующий раз, он уставился на стену перед собой, увешенную брелками, где между разноцветными пятнами сувениров горело написанное красной губной помадой слово: «ТВАН».

Как кровоточащая рана, разрывающая привычное бытие, перекрывая даже зов дорог.

Что с ним происходит? Зачем ему эти рваные чувства. Рваное сердце? За что?!