В поисках Божества

Мы здесь ограничимся указанием наиболее существенных ссылок на Маркиона и его учение у древних ересеологов[486], поскольку перечисление всех упоминаний о нем в памятниках древнехристианской письменности не представляется возможным: можно сказать, что нет почти ни одной книги, относящейся к литературе II, III, даже IV века, где не говорилось бы о Маркионе и не имелось бы в виду его учение. Творения Климента Александрийского, Оригена, Тертуллиана, Иеронима переполнены указаниями на Маркиона и служат неисчерпаемым источником сведений о нем; много ценных данных о маркионизме мы находим у Киприана Карфагенского и у позднейших Отцов Церкви: Афанасия Александрийского, Ефрема Сирина, Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и других, а также у восточных писателей, вроде Эзника и др. Все древнейшие ересеологи занимались опровержением идей Маркиона; из этих трактатов дошло до нас лишь сочинение Тертуллиана «Против Маркиона», но, к сожалению, не сохранились специальные обличительные труды Св. Иустина, Модеста, Феофила Антиохийского, Дионисия Коринфского и других, выступавших против Маркиона в острый период борьбы Церкви с его идеями. Маркион, наравне с Валентином, и даже в большей степени нежели последний, считался главным врагом Церкви II века. Именно против этих двух Богоискателей было впервые поднято знамя борьбы во имя церковного авторитета, почуявшего грозную опасность в их мечтаниях о мистическом понимании Откровения, но при этом защитники Церкви и ее нарождавшейся традиции не ошибались, признав Маркиона своим опаснейшим врагом. Метафизические созерцания Валентина не могли стать достоянием широких масс; мы уже видели, что его учение предназначалось лишь для немногих, что в основе его мировоззрения лежало пренебрежение к толпе, для которой Валентин считал церковное учение вполне достаточным. Поэтому, как мы видели, положение Валентина в Церкви могло оставаться невыясненным в течение долгого времени, быть может до самой его смерти. Маркион, наоборот, являлся открытым врагом церковной традиции, и отрицательное отношение к ней вынес из тайников сокровенного познания на свет Божий и на суд всей христианской совести. С именем и деятельностью Маркиона мы уже выходим из области гностической идеологии и туманной метафизики; в лице его мы видим не таинственного «посвященного», брезгливо сторонящегося толпы, а энергичного деятеля, пытавшегося выяснить и применить к христианскому сознанию мистические идеалы, выработанные гностицизмом. Учение Маркиона не вносило новых формул в гностические идеи, но оно явилось как бы логическим выражением их, и в этом заключается смысл и значение маркионизма в истории христианской догматики; оттого и в глазах Церкви Маркион был самым опасным врагом, и полемика с ним стала жизненным вопросом для всех защитников церковного авторитета.

Следует заметить, что в этой громадной обличительной литературе о Маркионе мы не наталкиваемся на столь непримиримые противоречия, как при сличении данных об остальных ересиархах. Именно потому, что Маркион не избегал открытых прений с противниками, не был озабочен охранением тайн высшего гнозиса от непосвященных, его облик с большей ясностью вырисовывается на общем фоне гностического движения; из данных наших ересеологических источников можно до известной степени восстановить существенные черты его учения и его деятельности. Мы уже имеем здесь дело не с загадочной тенью, ускользающей от исследования, а с крупной исторической личностью, занимающей выдающееся место в истории христианской Церкви.