В поисках Божества

Мы знкем, что первым борцом против гностицизма во имя церковного авторитета был Св. Иустин. В числе учеников его в Риме был некий Татиан (Τατιανοζ, Tatianus), родом из далекой Ассирии. Никаких сведений о ранних годах его жизни мы не имеем, кроме неясного указания на то, что он с юных лет был знаком с Христовым учением, но искал Истину в греческой философии и в мистериях эллино-восточного мира, пока, наконец, обратился к христианству и получил крещение уже в Риме[513]. Здесь, в мировой столице, он находился при Иустине в последние годы его жизни[514], отличался своим рвением в вере и по примеру своего учителя — первого христианского апологета — составил замечательную апологию христианства, известную под заглавием «Речь против эллинов» (Προς Έλληνας) и сохранившуюся доныне; этот труд закрепил за Татианом почетное место среди апологетов христианства против язычества[515]. Кроме этого трактата, Татиан в этот период своей жизни составил еще некоторые книги, известные нам, впрочем, только по заглавиям (Περι ζωων и др.); возможно, что он принимал участие и в полемике Иустина против представителя кинической философии, Крискента[516]. После мученической смерти Иустина (ок. 165 г.) Татиан остался в Риме уже в качестве самостоятельного учителя; по свидетельству Евсевия, он занимался преподаванием «эллинских наук», т. е. философии. В этих занятиях философией сказывался темперамент ненасытного искателя истины, в самом христианстве нашедшего не успокоение, а вечный призыв Богоискательства. Со смертью Иустина, бывшего сторонником церковной традиции, Татиан стал отклоняться все дальше от этой традиции и сближаться с крайними мистическими течениями христианской мысли; по-видимому, он подпал под влияние школ Саторнила, Валентина, и в особенности Маркиона. Весьма вероятно, что он лично сталкивался с этими ересиархами или с их ближайшими учениками. Идейный аскетизм саторнилиан и маркионитов, их проповедь полного воздержания и умерщвления плоти привлекли сердце Татиана; вскоре он сам стал учить о необходимости безбрачия и абсолютного отрицания плотских потребностей. Под влиянием валентинианства он погрузился в отвлеченные созерцания Божественной Первопричины и Ее эманаций; гностические идеи нашли у него выражение и в отрицательном отношении к Ветхому Завету. Таким образом, Татиан дошел до неизбежного столкновения с церковным авторитетом, закончившегося, в начале 70-х гг., его полным разрывом с Церковью. Уважение, которым он пользовался в римской общине, его почетное положение апологета христианской веры и друга Св. Иустина, его труды по толкованию Св. Писания не могли оградить его от церковного осуждения в вопросах, затрагивающих авторитет Церкви и ее приговор гностическим идеям. Церковь, начавшая борьбу против гностицизма, оказалась принужденной зачислить в число своих врагов человека, слывшего украшением римской общины. Татиан же со своей стороны не мог примириться с уклончивыми ответами Церкви на некоторые запросы этики, с ее слишком, по его мнению, снисходительными взглядами на человеческую немощь, шедшими вразрез с непреклонными аскетическими убеждениями самого Татиана; его последователи получили название энкратитов (Έγκρατιται), т. е. «воздержных», и под этим именем стали считаться еретиками.

Порвав общение с Римской Церковью, Татиан в середине 70-х гг. уехал к себе на родину, в Азию, где немало времени еще пользовался почетом и славой, являясь одним из столпов Восточной Церкви. В Рим он, по-видимому, никогда более не возвращался. Но пребывание его в мировой столице успело оставить заметный след в истории христианства, ярко осветив то затруднительное положение, в котором оказалась Церковь уже с первых шагов борьбы за разграничение воззрений сомнительных и христианского догмата, за охранение его от вторжения идей, признанных несовместимыми с юной церковной традицией.

Следует заметить, что отношение Татиана к этой традиции отнюдь не отличалось нетерпимостью или даже открытой враждебностью. Так, он не отвергал безусловно Ветхого Завета, а подвергал его лишь своеобразному толкованию. Иудейский Бог был для него не враждебным Началом, противоположным Высшему Божеству, а олицетворением низшей мировой силы, жаждущей озарения свыше; так, по мнению Татиана, когда этот Демиург произнес: «Да будет свет!» (Быт. 1, 3) — то было не повеление, а, наоборот, мольба, обращенная к Высшему Источнику Света, о ниспослании частицы этого Божественного света для одухотворения материального мира[517]. Этот любопытный пример Татиановых толкований, сохраненный Климентом Александрийским, дает основание предположить в Татиане известную склонность к дуализму, к признанию материи самостоятельным первобытным принципом, но Ириней и за ним другие ересеологи[518] утверждают, что Татиан учил об эманациях Божества «подобно Валентину», т. е. склонялся к монистическому учению о постепенном ниспадении Божественной Сущности от Непознаваемого Первоисточника до низшего мира материи.