В поисках Божества

Вопрос этот остается для нас неразъясненным, ввиду скудости данных о метафизической стороне учения Татиана. Учение же его о сущности первосозданного Адама в смысле первородного греха, возбудившее особенный гнев ересеологов, несомненно согласуется с общей схемой валентинианства. Татиан видел в падении Адама символ окончательного огрубения и материализации Божественной идеи, заложенной в человеческой природе; «образ Божий» обратился в облик звериный, когда в человеке, носителе искры Божества, проснулись и одержали верх животные потребности, жертвой которых стали первые люди и весь род человеческий[519]. По мысли Татиана, падение Адама состояло именно в пробуждении в нем инстинкта пола, и проклятие, тяготеющее над родом человеческим, заключается именно в связанных с этим инстинктом нечистых потребностях, оскверняющих в человеке «образ Божий», высшую духовную сущность. Поэтому человек должен сбросить эти оковы плоти, очиститься от их скверны, чтобы вновь достигнуть Божественного просветления и полного развития своей духовной сущности. Ириней Лионский не понял[520] этой мысли Татиана и утверждал, будто он отрицал спасение Адама Христовым пришествием[521]; само собою разумеется, что Татиан говорил не о личности Адама и о возможности спасения для него, а о том, что Адам для христианской символики должен являться не первым в числе пророков, как думали иудействующие христиане, не носителем Божественного обетования о пришествии Спасителя, а олицетворением тяжкого бремени плотских потребностей, гнетущих человеческий дух[522].

Татиана упрекали и в том, что он «предавал проклятью мясную пищу, предназначенную для человеческого пользования Самим Творцом»[523]. Это странное обвинение со стороны Церкви, освятившей примером бесчисленных подвижников всю строгость поста и изнурительных решений; Татиан осуждался лишь за то, что он возводил в принцип жажду аскетического подвига, вполне обычную среди истинных членов Церкви. Со своей стороны, Татиан негодовал на терпимость Церкви, постепенно смягчавшей предъявляемые своим чадам требования, забывая заветы первых, восторженных носителей христианских идей. Это отступление от первобытного порыва к духовному совершенствованию он клеймил словами ветхозаветного пророка: «Вы напоили освященных вином, и пророкам помешали прорицать!»[524] Отметим эту ссылку на библейский текст, как доказательство того, что Татиан не отвергал безусловно Ветхого Завета.

В Евангелии Татиан находил завет полного безбрачия не только в текстах непосредственно к этому относящихся, но и в некоторых других, как, например, в словах Христа о непригодности сокровищ, собираемых на земле (Мф. IV, 19), о невозможности служить одновременно двум господам (Мф. IV, 24; Лк. XVI, 3, — т. е. духу и плоти) и др. Указывал он и на текст о «сынах века сего» (т. е. людях материальных), которые «женятся и выходят замуж; а сподобившиеся достигнуть того века и вокресения из мертвых [т. е. достигшие духовного озарения] ни женятся, ни замуж не выходят» (Лк. XX, 34–35).