В поисках Божества

Мир был готов к восприятию проповеди о мистическом экстазе, — благоприятная для нее среда уже была выработана, и древние таинственные учения о слиянии с Божеством подготовили путь религии вочеловечившегося Божества. Христианство не влилось в эллинизм бурным потоком извне, а впитало в себя все эзотерические течения древней мысли, сблизившись и с формулами их, и с символами, и с обрядами. И люди, разнесшие проповедь о Христе от края до края эллино-римского мира, имели под собой гораздо более подготовленную почву, нежели те, которые силились удержать христианскую идею в тесных рамках иудейства.

Но все же разрыв христианства с иудейством не мог совершиться сразу; старые традиции были еще крепки и имели немало убежденных сторонников в той среде, где зародилось христианство. В этой среде могучий размах христианской идеи и ее слияние с мистикой эллинского мира не могли не вызвать недоумения и отрицания: «буйная» проповедь Павла казалась безумным нарушением всех традиций дисциплины, страха Божьего и разумного поклонения Творцу, которыми было проникнуто религиозное сознание «избранного народа». И в противоположность всемирному благовестию духовной свободы и восторга, столь родственному общечеловеческому мистическому сознанию, иудействующее течение в христианстве подчеркивало свои требования строгого подчинения религиозному закону и перенесения христианской идеи из области созерцательной метафизики в реальность практических начинаний. Нельзя не отметить, что евионизм и все иудействующие течения в христианстве носили именно отпечаток рационализма, враждебного по существу трансцендентальной мистике. Вместо чуждого им экстаза и созерцания Божества они искали практического осуществления новых религиозных идеалов и приспособления их к жизненной этике, к семейным и общественным устоям. И этот оттенок практического смысла в отношении нового благовестил еще более характерен для иудео-христианства, нежели его внешний консерватизм, его стремление сохранить в целости старые религиозные формулы и согласовать веру в совершившееся уже пришествие Мессии-Христа с ветхозаветным культом Иеговы. Христианская проповедь увлекла все лучшее в иудействе, всех тех богобоязненных людей, для которых религиозный порыв слагался в высокий идеал нравственной чистоты, праведности и смирения. Но они и к христианству подошли только с этической стороны и, содействуя укреплению в нем прекрасных моральных начал, не могли без раздражения видеть увлечения в сторону эллинской метафизики и восторженных созерцаний, неразрывно связанных с брезгливым отношением к жизни и к усилиям упорядочить эту жизнь на основах «страха Божьего».

В этой иудео-христианской этике лежала глубокая опасность для христианства, именно ввиду заложенной в ней закваски рационализма. Совершенно чуждый мистическим запросам времени, евионизм был бессилен создать мировую религию. Но помимо того, его религиозный консерватизм склонялся к ограничению самой этики и к заключению ее в рамки иудейской традиции: мораль иудео-христианства была очень близка к требованию полного подчинения ветхозаветному закону, к признанию всех его предписаний безусловно обязательными. Против этой узости традиционной морали, с ее стеснительными формальностями, с ее отрицательным отношением к аскетизму, с ее суровой дисциплиной семьи и общественного быта, особенно энергично восстал Павел. Ополчившись против всяких попыток подчинить христианство иудейской этике, он беспощадно изобличал невозможность совмещения «закона» с новым благовестием. Резкий тон, допущенный Павлом в этой полемике, является лучшим доказательством того громадного значения, какое придавал этому вопросу великий Апостол.