В поисках Божества

Как бы то ни было, имя Иустина пользовалось громадным уважением еще при жизни, и слава его не померкла в течение веков; если многие великие Отцы первобытной Церкви впоследствии как бы отошли в сторону, на имена их легла тень от некоторых разногласий в мнениях и они оказались в невыясненном положении полупризнанных святых-полуеретиков (как Татиан, Климент, Ориген), то положение Иустина никогда не было поколеблено в церковной традиции; его сочинения никогда не были вытеснены из круга христианского чтения, и дошли поэтому до нас во множестве списков (кроме утерянного «Опровержения ересей»). Авторитет Иустина был в особенности подкреплен тем, что впоследствии в Церкви восторжествовало течение, представителем которого он был, — течение «здравого смысла», далекого от мистических увлечений. Труды Иустина по опровержению гностических идей обеспечили ему благодарность Церкви в не меньшей мере, чем его апологетические сочинения. Кроме того, образ Иустина сохранился в памяти Церкви с ореолом мученичества: свою деятельность на Христовой ниве он увенчал, наконец, смертью за ту религию, которую как апологет ревностно защищал. По доносу некоего Крискента-философа и других врагов он был привлечен к суду за пропаганду христианства и после мученического исповедания веры перед префектом Рустиком обезглавлен (около 165 г.). Церковь причислила его к лику святых[134].

Учеником Св. Иустина в Риме был знаменитый сириец Татиан (Τατιανοζ), впоследствии порвавший с Римской Церковью и перешедший в лагерь крайне-мистического толкования христианства; разрыв этот совершился (около 170 г.) в эпоху напряженной борьбы между двумя тенденциями в христианстве, и следствием его было осуждение Татиана, враждебное отношение к нему со стороны Церкви: имя христианского писателя, составителя четвероевангелия, пользовавшегося большим уважением[135], было предано забвению или стало упоминаться в числе врагов Церкви, вместо того, чтобы блистать в списке славных Отцов. Но еще до разрыва с Церковью и ее нарождавшимся тогда авторитетом Татиан написал апологию, сохранившуюся доныне: в ней превозносилась христианская этика и христианское миросозерцание, призванное победить мировое зло.

Те же идеи находили выражение в апологиях, представленных императору Марку Аврелию двумя великими Отцами Церкви Малоазийской: Мелитоном, епископом Сардийским, и Аполлинарием, епископом Иерапольским[136]. Первой из них мы уже коснулись выше. Труд Аполлинария Иерапольского до нас не дошел, и потеря эта вызывает тем большее сожаление, что автор этой апологии принадлежал к числу наиболее чтимых Отцов Азийской Церкви. Весь христианский Восток прислушивался к властному голосу Аполлинария. Известные нам черты его деятельности заставляют предполагать, что иерапольский пастырь недоверчиво относился к мистической экзальтации (так, он определенно высказался против монтанистского движения, как увидим далее), был поборником строгой дисциплины и идеи сближения с государственным началом; в своей апологии он, по-видимому, выдвигал в особенности силой понятие о христианстве как об элементе государственного спокойствия и общественной безопасности. Из цитаты, сохраненной Евсевием[137], видно, что Аполлинарий, в подкрепление своих доводов в пользу оценки христиан как полезнейших подданных империи, упоминал о чудесном ниспослании дождя войску Марка Аврелия, будто бы по молитве воинов-христиан.

Мы можем лишь вскользь упомянуть еще об апологии некоего Афинагора Афинянина (Suppulicatfo pro Christianis, Πρεσβεια περι χριστιανων), представленной Марку Аврелию и соправителю его Коммоду в конце семидесятых годов II века, и о «Трех книгах к Автолику», написанных Феофилом, епископом Антиохийским в первые годы царствования Коммода (180–192). И в том, и в другом апологетическом труде проводились идеи примирения христианства с общественными условиями древнего мира и его нравственным достоянием.