В поисках Божества

В этой идее была, несомненно, великая сила. Под сенью ее нашли приют и нравственную опору миллионы человеческих душ, жаждущих истины и света в жизненной тьме. Под знаменем ее завершилась «победа, победившая мир». Но эта победа досталась нелегкою ценой. Ради нее пришлось отказаться от союза с теми мечтателями, которые создали первый успех христианства, — с искателями глубочайшей истины, хотевшими влить навсегда в христианское миросозерцание тоску неутолимого и ненасытного Богоискательства. Церковь заговорила лишь о призыве, обращенном к «малым сим», о простых, общедоступных заповедях Пастыря Доброго, пришедшего в мир «спасти овцы Своя». Но этот призыв не мог удовлетворить тех, кто жаждал высших радостей Богопознания и сладостного искания Непознаваемого. Церковь, отшатнувшаяся от опасных грез мистицизма, хотела вернуться к здравосмысленному ветхозаветному учению о Боге и Зиждителе мира и о Домостроительстве Его, о таинственных обетованиях искупления страждущего рода человеческого; к этому учению в новом синтезе Ветхого и Нового Завета добавилось лишь осуществление древних обетований в воплощении и вочеловечении[157] Слова Божьего. Но в той среде, где властвовало докетическое воззрение на явление Христа, где мысль о вочеловечении Божества казалась чудовищной, — не могло быть примирения с ветхозаветною традицией и ее мессианскими указаниями. В том эллино-восточном мире, где впервые прозвучала проповедь Павла о Христе, поиски Бога были поисками тайны бытия за пределами всякого логического разумения, и вера в Бога могла выразиться лишь в страстном порыве к Неизреченному, Невместимому сознанием. Здесь не было места иудействующему рационализму и его учению о Промысле Божием. И новое христианство не могло не казаться слишком бледным и узким этим восторженным искателям Неизъяснимого Познания.

Главный упрек, который они бросали Церкви, заключался именно в доступности ее учения массам. Вспоминая, что Сам Христос говорил с народом лишь притчами, но смысл Своих речей разъяснял только ближайшим ученикам, они повторяли обращение Христа к Апостолам: «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах» (Мк. IV, 11). Они повторяли признания о «многих званых и немногих избранных», об «имеющих очи и не видящих», о святыне, не созданной для животного понимания, и отрицали всякую возможность для толпы восприятия и хранения сокровищ Божественной Мудрости. Тем фактом, что Иисус Христос говорил особо с избранными Апостолами и что даже среди последних у Него были особенно близкие люди, удостоенные полного доверия Учителя, они доказывали существование особенного тайного учения Христова, раскрываемого весьма немногим посвященным. Церковь могла говорить о ясности Христовых слов, просвещающих младенцев и нищих духом: искатели высшего познания считали, что наряду с этой ясной и общедоступной проповедью от Христа исходило и другое, сокровенное учение, недоступное не только младенцам и нравственно убогим, но и людям среднего и даже высокого развития: проникновение в это эзотерическое учение Христа могло быть достигнуто лишь через особое, высшее посвящение, благодать которого могла изливаться только на людей подготовленных к восприятию высшего духовного сознания. Подготовка к посвящению должна была сопровождаться долголетним искусом; поэтому предполагалось, что и Апостолы получили полноту откровения уже после воскресения Иисуса Христа, после страшного испытания — смерти Божественного Учителя. Сложилось убеждение, что именно это высшее откровение было предметом бесед воскресшего Учителя с Его любимыми учениками, оказавшимися достойными последовать за Ним на вершины таинственного познания.

Под этим Познанием подразумевалось все то неизъяснимое, к чему безудержно стремится человеческое мышление во все века. Явление Христа тем божественно, что оно открыло новые пути к этому познанию, «чаянию языков»; это явление само по себе — великая мировая тайна, в нем — ключ к разгадке остальных тайн бытия, и в этом его великое спасительное значение. Христос — звено между миром высшим и низшим — Своим явлением сблизил человеческий дух с неземной областью высшего Познания. И те мыслители, которые с жадностью стремились в Нем уловить этот луч духовного озарения, которые в Нем черпали «воду жизни» для утоления жажды истины и Ему посвящали все восторги страстного Богоискательства, — гордились особым наименованием, отличавшим их от толпы христиан. То было название «гностиков», от слова γνωσις — познание. Под этим именем были осуждены Церковью мистические учения, уже не находившие себе места в новом здании церковного христианства. И в победе над гностицизмом, в конце II века, завершилась, как мы уже сказали выше, первая эволюция церковного начала, принужденного вернуться к иудейской традиции для подкрепления своего авторитета.