В поисках Божества

В конце II века[164] появилось знаменитое обличение гностических ересей, составленное св. Иринеем, епископом Лугдунским (т. е. Лионским: Lugdunum в Галлии — ныне французский город Лион). Эго обширное сочинение написано на греческом, как и вся христианская литература того времени (да и сам Ириней был малоазийским греком, учеником Св. Поликарпа Смирского); полное заглавие его: ’ελεγχος και ’ανατροπη της φευδωνυμου γνωσεως. Но греческий текст сохранился лишь в небольших фрагментах, в виде цитат у других позднейших церковных писателей; до нас же дошел полностью очень древний латинский перевод. Книга написана в целях опровержения учения некоторых гностиков-валентиниан, увлекших, по-видимому, немало овец из стада лионского пастыря, но попутно Ириней пытается очертить все главнейшие гностические школы и не щадит красок для изображения глав их пустомелями и шарлатанами, а учения их — нагромождением нелепых бредней. Движимый одною лишь ненавистью к гностикам, Ириней принимал на веру всякие искажения или явно клеветнические сведения о них, глумился над их мистической символикой с точки зрения вульгарного здравого смысла и вообще допустил в своей книге выходки, напоминающие по тону издевательства Вольтера над христианской мистикой вообще и его пародии библейской символики. Такой способ полемики нельзя не признать неприемлемым, в особенности когда речь идет о таинственных учениях, отнюдь не предназначенных для толпы и, наоборот, всячески от нее отстранявшихся. Без всякого желания оскорбить память почтенного лионского пастыря, мужественного и всеми уважаемого борца за христианскую веру, запечатлевшего кровью свое долгое служение Христу[165], нельзя не сказать, что он абсолютно не понимал сути разбираемых им учений, будучи совершенно чуждым всякого мистического чутья. Остается только пожалеть, что несправедливым и близоруким суждениям Иринея о гностиках было суждение занять такое выдающееся место в истории ересеологии, в качестве древнейшего из всех дошедших до нас документов, рисующих, хотя и в превратном виде, борьбу вокруг гностических идей[166].

После Иринея борьба против гностицизма велась с большим воодушевлением на Западе. Уже знакомый нам по апологетической литературе Тертуллиан (см. выше с. 110–111), со свойственным ему пылом и полемическим талантом, отдался духу борьбы с гностиками, в особенности с Маркионом, обличению которого посвятил специальный трактат. Этот труд, равно как трактат De praescriptione haereticorum и некоторые другие антиеретические сочинения Тертуллиана — могут быть причислены доныне к наилучшим источникам сведений о фактической стороне гностического движения и закрепляют за Тертуллианом серьезное значение в истории ересеологии. К сожалению, Тертуллиан был не менее Иринея лишен мистического чутья, и поэтому от него нельзя ожидать никакого понимания гностических идей; в оценке же деятельности глав гностицизма у него проявляется нетерпимость, доходящая до извращения фактов, — лишь бы набросить тень на личности ненавистных противников[167].

С этой непримиримой враждой к гностицизму на Западе интересно сопоставить отношение к нему на Востоке церковных писателей, более чутких к запросам мистики и менее чуждых восточным религиозно-философским созерцаниям. Современник Тертуллиана Климент Александрийский (деятельность его в конце II и начале III века), учитель великого Оригена, относился с полным уважением к гностической идее высшего посвящения, необходимого для уразумения глубочайших тайн Царствия Божия, и самое наименование «гностик» употреблял лишь в похвальном смысле, разумея христианского философа и общника тайн благодати. В сочинениях Климента и знаменитого ученика его Оригена, близких по духу восточному религиозно-философскому мышлению, рассыпано много неоценимо важных сведений об интересующих нас учениях.