В поисках «полезного прошлого». Биография как жанр в 1917–1937 годах

В горячем, предгрозовом воздухе тех лет было трудно дышать, нам все представлялось двусмысленным и двузначущим, очертания предметов казались шаткими. Действительность, распыляясь в сознании, становилась сквозной. Мы жили в реальном мире – и в то же время в каком-то особом, туманном и сложном его отражении, где все было «то, да не то». Каждая вещь, каждый шаг, каждый жест как бы отражался условно, проектировался в иной плоскости, на близком, но неосязаемом экране. Явления становились видениями. Каждое событие, сверх своего явного смысла, еще обретало второй, который надобно было расшифровать. Он нелегко нам давался, но мы знали, что именно он и есть настоящий.

Таким образом, жили мы в двух мирах. Но, не умея раскрыть законы, по которым совершаются события во втором, представлявшемся нам более реальным, нежели просто реальный, мы только томились в темных и смутных предчувствиях [Ходасевич 1991: 313–315][87].

Далее он говорит о символизме, ставшем для них «не только методом, но и <…> образом жизни» [Ходасевич 1991: 315]. Поскольку «символизм <…> не мог и не хотел воплотиться в одни лишь словесные, литературные формы» [Ходасевич 19966: 175], он распространялся на жизнь, часто захватывая ее полностью.

Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию – от личной. Символизм не хотел быть только художественной школой, литературным течением. Все время он порывался стать жизненно-творческим методом, и в том была его глубочайшая, быть может, невоплотимая правда, но в постоянном стремлении к этой правде протекла, в сущности, вся его история. Это был ряд попыток, порой истинно героических, – найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства <…> история символистов превратилась в историю разбитых жизней [Ходасевич 1991: 269–270].

Яркие примеры таких разбитых жизней представляли собой, во-первых, Н. И. Петровская, возлюбленная Белого и Брюсова, чью судьбу Ходасевич описал в 1928 году в эссе «Конец Ренаты», а во-вторых, близкий к акмеистам человек – покончивший с собой молодой поэт и офицер В. Г. Князев, который разрывался между своим любовником М. А. Кузминым и возлюбленной, балериной О. А. Глебовой-Судейкиной[88].