В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Небезынтересно заметить, что уход из ИМЛИ сказывался на профессиональной деятельности пер­сонажей всех этих скандалов скорее благотворно, нежели негативно. Пискунов, много лет заведовав­ший впоследствии кафедрой в костомаровском Ин­ституте русского языка, забыл про социалистический реализм и переквалифицировался в исследователя творчества Андрея Белого, а наш подслеповатый дон­жуан из американиста превратился в знатока русской идеалистической мысли начала XX века, успешного издателя литературоведческого журнала и плодови­того библиографа русской эмигрантской литературы.

"Наверху", надо полагать, высоко оценивали де­ятельность Сучкова по искоренению инакомыслия в институте. По истечении первого же года директорствования он уже издал свою докторскую диссерта­цию книгой "Исторические судьбы реализма" и стал членом-корреспондентом АН СССР. Ясно было, что в обстановке, постепенно воцарившейся в ИМЛИ, лучше всего было бы ничего не писать и не издавать. И советский отдел был избран дирекцией именно для такого "ничегонеделания". По инерции еще успел проскочить у нас в свет сборник "Жанрово-стилевые искания современной советской прозы", оставшийся от прежних ресурсов, хотя помню, сколько хлопот я натерпелся со своей статьей о так называемой "молодой прозе", куда были собраны все авторы столь неприятного для нашей дирекции катаевского журнала "Юность" — А. Гладилин, В. Аксенов, В. Амлинский, Э. Ставский и другие. Чтобы статью разрешить к печати, Сучков и Щербина заставили меня ее решительно испортить и дополнительно набить "пра­вильными" именами, которые практически перевели анализ конкретного стилевого течения в привычный тематический разговор относительно "образа моло­дого человека" в литературе.

Поскольку мы с Л. М. Поляк были редакторами сборника, нам удалось все-таки представить в нем — именами В. Шукшина, Ю. Казакова, В. Белова, Е. Но­сова, К. Паустовского, С. Залыгина, В. Распутина, П. Нилина, В. Тендрякова и других — вполне доброт­ную, иногда первоклассную, современную русскую прозу (а "под шумок" даже протащить в статье Елены Краснощековой, уехавшей впоследствии в Америку и написавшей там несколько превосходных книг, — раздел о В. Максимове, который уже был одной ногой "на выезде"). Но этот изданный в 1971 году сборник фактически и стал последней коллективной работой старого, "дементьевского", сектора. Дальше, на про­тяжении 70-х каждый, кто в нем оставался, выживал как мог. Кто-то перешел работать в другие отделы, где можно было составить реальный план, кто-то ушел на пенсию, кто-то умер.

На моих глазах сектор распадался и как чело­веческое сообщество, и это было очень грустное зрелище. В лучшие годы его сотрудники собирались в доме Александра Осиповича Богуславского, специалиста по советской драматургии, о которой он вместе с В. А. Диевым написал целых три книги. Богу­славский, в прошлом одессит, был человеком с хоро­шими манерами: за обеденным столом он неизменно заправлял за ворот белоснежную салфетку. Он не любил, когда его называли "Иосифовичем", и не­изменно повторял: "Осипович!" (Правда, много лет спустя я прочитал в какой-то старой одесской газете информацию о встрече заехавшего в Одессу Бабеля с читателями, свидетельствующую, что в этом городе отчество "Иосифович" зазорным не считалось: "До­клад о творчестве писателя сделал А. И. Богуслав­ский".) Богуславские собирали у себя сотрудников сектора по разным торжественным поводам. Хлебо­сольный стол накрывала жена Богуславского Клавдия Павловна, в прошлом — ответственный работник Госплана СССР, добрейшая женщина и замечатель­ная повариха, целиком посвятившая себя на пенсии служению своему супругу, лицо которого, казалось, постоянно выражало озабоченность судьбами всей русской драматургии. В атмосфере этой семьи и вза­имоотношениях ее персонажей многое напоминало чеховского "Дядю Ваню", где Клавдия Павловна, мне кажется, играла роль Войницкого.