В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Очевидно, следствие и лагерь надломили Сучкова и поставили его на всю оставшуюся жизнь в какие-то унизительные зависимости (его смерть в 1975 году во время командировки в Будапешт была неожиданна и сопровождалась слухами о том, что он встретил там в гостинице кого-то из своего лагерного прошлого). Сколько бы он ни преуспевал, самоутверждаясь в отношениях с литераторами и научными работниками, в нем навсегда сохранился панический страх перед вышестоящим начальством. Мне запомнилась в выс­шей степени выразительная сцена. Я был вызван по каким-то отдельским делам к нему в кабинет, он сидел за своим письменным столом, красивый и эле­гантный, лицом обращенный к двери, я — против него, к двери спиной. И вдруг важное и всегда не­сколько надменное лицо Сучкова залучилось радост­ной заискивающей улыбкой. Смена выражений была столь разительна, что я с любопытством завертелся на стуле в поисках причины. В дверь без стука вошел крупный человек в ратиновом пальто и пышной пыжи­ковой шапке, которую он не снял и даже не стряхнул с нее снег. Сучков вскочил, прервав разговор на полу­слове, бросился к нему навстречу и настолько забыл обо мне, что не заметил, как я вышел. "Кто это?" — спросил я, заинтригованный, секретаршу Сучкова в приемной. "Как, вы не знаете? Замзав Отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев".

Признаться, я довольно долго находился под воздействием яркой личности Сучкова, умевшего, когда хотел или когда это было ему нужно, производить впечатление. Единственный раз, по какому-то душевному движению, я позвонил ему домой, чтобы поздравить с Новым годом, и услышал в ответ весьма необычное пожелание: "Побольше куражу, Вадим!". Сам Сучков был человеком с большим куражом, и в отношениях с подчиненными этот кураж проявлял­ся вполне отчетливо. Вместе с тем надо принять во внимание, что новый директор появился в институте сразу после разразившихся политических сканда­лов и, конечно же, в условиях особого присмотра за этим ненадежным учреждением. Отдел советской литературы с арестованным Синявским, с "новомирцем" Дементьевым, с М. Кузнецовым, бывшим "правдистом", перешедшим в новых условиях на крайне "левые" позиции, с "персональным" аспи­рантским делом, варившимся в недрах партбюро, представлялся ему источником особой опасности. Сучков боялся любых тем, связанных с возвращав­шейся литературой 20-х — 30-х годов, с русским зарубежьем, боялся любых политических сложно­стей и аллюзий, которыми на каждом шагу пестрела советская история, а значит, и история литературы. Булгаков и Бабель, Замятин и Ремизов, Мандельштам и Пастернак — глаз не на ком остановить! Да что там Мандельштам — сплошные неприятности сулило да­же академическое собрание сочинений великого про­летарского писателя!

Помню заседание в директорском кабинете: об­суждалась проблема публикации "Несвоевременных мыслей". Страстная речь Вайнберга, работавшего в горьковской группе ИМЛИ, — о том, что статьи Горького периода его резких разногласий с Лениным и большевиками многократно изданы на разных языках (в том числе и на русском) во всем мире и и ставить себя в дурацкое положение, делая вид, что их не существует, на Сучкова особого впечатления не произвела. В результате было найдено "соломоново решение": оттягивать издание острейшей горьковской публицистики в академическом собрании сочинений (а публицистическая серия составляла вторую его часть) сколько возможно и вопреки всякой логи­ке перейти от художественных произведений прямо к третьей — изданию писем.

Не меньшие проблемы, я думаю, ставила перед Сучковым и современность. За соблюдением писа­тельской "табели о рангах" заботливо присматривал Союз писателей, во главе с влиятельным чиновником Г. М. Марковым, но эта "табель" с трудом выдержи­вала литературоведческие критерии. Идеологически неустойчивые литературоведы были склонны под­даваться свободолюбивым и прозападным настрое­ниям "шеститидесятников"; по другую сторону от них располагалось возрождающееся славянофильство, систематически подвергавшееся партийной крити­ке. Через год после появления Сучкова в институте советскую интеллигенцию окончательно потрясло и раскололо введение войск в Чехословакию... Сучков маневрировал между ЦК КПСС, Союзом писателей, журналами, газетами, западной прессой.