В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Главной задачей Гаврилы было загонять нас в номера после рабочего дня и оберегать от самостоятельных выходов в город, где мы могли купить ту самую авторучку и вообще познакомиться со всеми пороками тлетворного Запада. Мы находились под откровенным профессиональным надзором, ежеминутно убеждаясь, что и льготная цена такой поездки непомерно велика. Между тем в город тянуло неудержимо, благо я первый раз оказался в настоящей Западной Европе, да еще на родине сексуальной революции (социалистическая ГДР, куда все же, со второй попытки, удалось съездить, бессыдно утаив на сей раз первый брак, и совсем уж социалистическая Куба были не в счет). Подозреваю, что и Гаврила оказался здесь впервые: лежа на соседней кровати, он все время рассуждал об опасностях порнофильмов с видом лисы, обличавшей зеленый виноград. Средний возраст группы значительно превышал мой, но после короткого обмена репликами с одним доцентом из Вильнюса, моим ровесником, я понял, что имею в группе единомышленника, который тоже полагал, что если не посмотреть в подобной поездке порнофильма, то останется только сожалеть о бесцельно прожитом прошлом. Доцент раздобыл план Стокгольма, где был отмечен маленький кинотеатрик с требуемой программой, и в один прекрасный вечер, после знакомства с фирмой, специализирующейся на производстве микросхем для транзисторов, мы оторвались от бдительного Гаврилы, что для меня, живущего вместе с ним, вообще представляло почти непреодолимую трудность, вышли из гостиницы через черный ход и с чувством нашкодивших школьников проникли в темный крошечный зальчик, где круглосуточно non-stop неслись с экрана сладостные стоны умело действующих лиц.

Вернувшись в номер, я застал Гаврилу лежащим на кровати прямо в шляпе. "Ну что? — неумело притворяясь проснувшимся, спросил он. — Небось смотрели порнофильм? Жаль, меня не позвали, я тоже хотел бы посмотреть”. Но я на провокацию не поддался…

Из-за маниакальной сосредоточенности Гаврилы на сексе вся поездка в Швецию прошла под знаком этой темы. Он кидался к каждому газетно-журнальному киоску, чтобы найти, разумеется, для разоблачения Запада, хоть какую-нибудь печатную порнопродукцию, но безрезультатно. В этом отношении у него произошел какой-то драматический просчет: сексуальная революция канула в прошлое, и шведы вычистили от ее следов город, упрятав весь "порноцентр”, с секс-шопами, салончиками и "живым товаром” (впрочем, заподозрить банальных проституток в нескольких красивых молодых женщинах, словно поджидающих кого-то на углу, было трудно) на небольшой улочке в самом центре города, но на задах главного проспекта и огромного "Stokmann'a”. Я вспоминал рассказы Вайнберга, ухитрившегося побывать в Стокгольме в 1962 году, в разгар сексуальной революции: на улицах висели огромные афиши и плакаты с изображениями полового акта, а стеклянные киоски были заставлены цветными порножурналами. Поскольку везти эту продукцию на родину было небезопасно, а документальными свидетельствами распада западной цивилизации обладать хотелось, Вайнберг нашел остроумный выход — он фотографировался на фоне этих киосков, так что за его спиной всегда творилось нечто невообразимое. Как-то он принес эти фотографии в институт, и они попались на глаза выходящему из своего кабинета Щербине. Наш зам плотоядно схватил их, чтобы получше рассмотреть, и унес в свой кабинет навсегда. Это нас очень удивило, поскольку, в отличие от рядовых "совков”, Щербина бывал на Западе не раз: какое-то время, после войны, ему довелось поработать даже заместителем министра по кинематографии, и любимый его рассказ был о том, как на каком-то приеме в советском посольстве для него пела и танцевала юная Джина Лоллобриджида. Впрочем, до сексуальной революции в те времена было еще далеко.

Помимо проблем Гаврилы и порнографии, сильным впечатлением, вывезенным мной из этого тура, был опыт самонаблюдения, связанный с чувством патриотизма, чей государственный и идеологический пафос, столь активно культивируемый в России, всегда был мне совершенно чужд. Слово "родина” в моем сознании ассоциировалось со словами "родиться”, "родное”, "родня”, но не с "государство”, "партия”, "политика”, "нация” и никогда не требовало размахивания флагом или криков, как сегодня, о том, что мы встали с колен. Но группу сопровождал молодой гид Леннарт, завзятый антисоветчик, пользовавшийся любым поводом для выпадов в адрес Советского Союза. Неожиданно для самого себя я стал реагировать на утверждения Леннарта, которые во многом разделял, с личной задетостью и неприязнью, лишний раз убедившись в реальности синдрома, о котором Пушкин писал Вяземскому в 1826 году:

"Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство”.