В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Алиев произнес очередную речь, встреченную громовыми аплодисментами, после чего по ранжиру выступили и представители разных народов. Когда торжественная часть закончилась, мы вместе с Алиевым переместились в зал и насладились многонациональным концертом. Но главным мероприятием дня, всеми с нетерпением ожидаемым, был, конечно, фуршет, на который нас опять сопроводили за кулисы, а оттуда — в какой-то небольшой зал, где уже стояли столы, плотно уставленные яствами. Выстроившись вдоль образованной ими буквы "П”, мы опять прослушали выступление Алиева и взялись за еду. Официанты в черных костюмах стояли у нас за спиной и тщательно следили, чтобы коньяк в фужерах не иссякал, подливая его из-под локтя. Вскоре мир показался мне "странным, закутанным в цветной туман”, и сквозь туман я неожиданно обнаружил около себя Алиева, на правах гостеприимного хозяина обходившего стол. Оба мы держали в руках рюмки, и я, окончательно расположившись к Баку, Азербайджану и Джафару Джабарлы, решил сказать Алиеву что-нибудь приятное. "Я знаю еще только одного человека, который может говорить о проблемах национального и интернационального столь же красноречиво, как вы, Гейдар Алиевич!” — произнес я любезным тоном. "Кто же это?” — с некоторым недоверием спросил Алиев. "Это заведующий нашим отделом национальных литератур Георгий Иосифович Ломидзе”. Но дальше мне показалось, что сравнение с Ломидзе, безусловно, по моим представлениям, лестное, все-таки недостаточно, и я дополнил его ценным предложением: "Вы вполне могли бы работать в нашем институте”. Предложение Алиева явно заинтересовало. "А кем?” — живо откликнулся он. К этому вопрос я был не готов и, мгновенно протрезвев, подумал: "В самом деле, кем? Ведь он, наверное, даже не доктор наук”. Увы, ничего, кроме старшего научного сотрудника, я хозяину Азербайджана и члену Политбюро предложить не смог, что, конечно, свидетельствовало не только о крайней степени моего опьянения и идиотизма, но и о сохраняющемся столь долгие годы, несмотря ни на что и даже на царствование Бердникова, мнении об ИМЛИ как средоточии научной мысли. Алиев резко отвернулся, вероятно, подумав, что я над ним смеюсь, и ушел к другому концу стола. Слава богу, что не вызвал охрану…

Вернувшись в институт, куда мне не удалось заманить Гейдара Алиевича Алиева, я вскоре понял, что и сам уже не в силах в нем работать. В 1983 году мне удалось издать в ИМЛИ вторую книгу — "Литературный процесс 60—70-х годов”, названную так с явным преувеличением. И дело было не только в том, что речь шла не обо всем "процессе”, а лишь о прозе, но в том, что и сама проза выступала в урезанном, "отцензурированном виде”, без своих истоков. Перестройка еще не началась, и, говоря о "деревенщиках”, нельзя было, например, писать о Солженицыне, из "Матрениного двора” которого они все вышли, как из рукава гоголевской шинели; по-прежнему под запретом находилось "аксеновское” направление и т. п. Как бы то ни было, после этой книги мне в институте заниматься было абсолютно нечем, и я отправился из него в люди, в журнал "Дружба народов”, чтобы посмотреть на современный литературный процесс, что называется, вживую и немного отдышаться от бесплодного советского академизма. Пребывание в живой литературной среде — тема отдельных воспоминаний. Оно дало мне множество полезных и забавных впечатлений, с единственным, правда, реальным практическим результатом: я убедился, что совершенно не гожусь по складу характера и профессиональных привычек для журнализма.

Результатом этого самопознания стал глупейший поступок — возвращение в 1986 году в ИМЛИ, которым все еще правил Бердников. Глупейший еще и потому, что приглашен я был для подготовки проекта новой многотомной "Истории литературы”. Проекта, который, учитывая состояние нашего отдела, а также советской исторической науки в целом, был, по моему глубокому убеждению, сущей туфтой. Правда, времена начинали меняться, вольно или невольно перестраивая и институт, и меня самого. За стенами института шли разборки и расчеты со сталинским прошлым. Впервые в советской истории разгорались споры и страсти в ранее послушном Верховном Совете. Горбачев раскачивал лодку, рискуя утонуть. "Запускал маховик”, но плохо представляя себе, как он вертится. Возвращал из ссылки Сахарова, не знал, что с ним делать и как его унять. Создавалась межрегиональная демократическая группа, с которой мы связывали столько надежд, оставшихся неосуществленными.