В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

Весь этот гул проникал в ИМЛИ, заполняя его традиционно тихие коридоры. Я утратил циническое безразличие, почувствовав, что наконец-то можно чего-то добиться и перейти от симулятивной научной работы к реальной. Однако предстоящие годы, как вскоре выяснилось, показали, что до подлинной перестройки работы в ИМЛИ было еще куда как далеко. Наш сектор по-прежнему находился под руководством сучковской протеже, из года в год переписывающей свои статьи о советской литературе периода Великой Отечественной войны. Отдел по-прежнему пребывал в состоянии глубокой спячки, хотя состояние это становилось все более противоестественным…

Временно возглавлял после смерти академика М. Б. Храпченко Отделение литературы и языка (так называемое ОЛЯ, в состав которого входило четыре филологических института Академии наук) член-корреспондент АН СССР Петр Алексеевич Николаев. Будучи человеком живым и ярким, действующим филологом (в отличие от своего предшественника, вылощенного, сдержанного, застегнутого на все пуговицы чиновника сталинской поры) последнего сталинского министра по делам кинематографии, он интересовался делами института неформально, не раз участвовал в наших собраниях и стал выносить связанные с ИМЛИ проблемы на заседания ОЛЯ. В декабре 1986 года на одном из таких заседаний мне довелось выступить с достаточно резкой критикой деятельности дирекции и поддерживаемых ею овчаренковских планов по ликвидации советского отдела. Заодно досталось и ОЛЯ. Говорил я примерно следующее:

"Проработав в ИМЛИ более семнадцати лет, я не помню случая, чтобы Отделение литературы и языка выразило желание выслушать по организационно-творческим вопросам мнение научного коллектива института. Хочется видеть в таком желании сегодня и результаты перестройки, и перспективу новых взаимоотношений руководящих кадров с научными сотрудниками. Да и только ли с научными? Многие наши сотрудники являются еще и членами Союза писателей. Но хотя на VIII съезде писателей процесс обюрокрачивания Союза вызвал немало критических замечаний, такое администрирование творческой деятельности, как в системе Академии наук, там и не снилось. Эта система распространяется и на стратегию научных исследований, и на планирование, и на нормирование индивидуальных трудов. Самым популярным научным жанром становится у нас проспект коллективного труда (из проспектов уже можно было бы составить отдельный том) — уникальное сочинение, излагающее результаты еще не проведенного исследования. Стало привычным, что программа, проблематика и тематика научных исследований спускаются к нам "сверху" и подчас вносятся в государственный план прежде, чем научные работники (непосредственные исполнители этих заданий) успевают с ними ознакомиться… Планируют одни, пишут другие. В сознании руководства научную ценность имеют лишь коллективные труды, которые потом пылятся на полках книжных магазинов, а индивидуальные монографии — то, на чем только и вырастают квалифицированные научные работники, и то, что действительно имеет цену в глазах специалистов, — дирекция разрешает авторам чуть ли не в виде личного благодеяния. Наверное, таким обезличиванием индивидуального творческого труда объясняется и чисто арифметическое, "по листажу" (6, 7 и 8 а. л. в зависимости от должности), а не по важности и трудоемкости проблематики, нормирование (подсчет годового выхода научной продукции "по валу"). Телега впереди лошади ставится и в пустых разговорах о создании Отдела русской литературы ХХ века на обломках ныне существующих структур. Притом что открытие самого этого направления — "Русская литература ХХ века" имеет принципиально важный характер, нет еще ни концепции этой литературы, ни аргументированной ее периодизации, ни глубокой постановки проблем ее целостности, преемственности, понятия "современности" в ней, нет конкретных работ о множестве выдающихся ее фигур и т. п. Эту задачу опять собираются решить путем голого администрирования и уже сообщают научным сотрудникам, что они переходят в новый отдел (и разумеется, под начало нового руководителя!), где будут создавать новую многотомную "Историю", а заодно и некоторые рекомендуемые нам замечательные труды вроде "Поэзия и молодежь"…”

Разворачивая в 1986 году всю эту критическую деятельность, я как на грех собрался защищать докторскую диссертацию. Сделать это в ИМЛИ было уже невозможно, и я провел ее через факультет журналистики МГУ, где кафедрой литературной критики у Я. Н. Засурского заведовал А. Г. Бочаров. Однако были, вероятно, предприняты кем-то где-то какие-то шаги, и работа долго висела в ВАКе на волоске (мне рассказывали, что возглавлявший тогда экспертный совет ВАКа по литературе профессор МГУ В. И. Кулешов, услышав на заседании сквозь сон мою фамилию, встрепенулся и бодро воскликнул: "Так что, назначаем перезащиту?”).

В начале марта 1987 года в ИМЛИ состоялось открытое партийное собрание, на котором я опять высказал все свои претензии к дирекции и даже расширил их.