В поисках потраченного времени, или Воспоминания об ИМЛИ

"Научный коллектив института по-прежнему, подобно пастернаковскому лирическому герою, не ведает, "какое, милые, у нас тысячелетье на дворе". Народилась за последние годы в институте, — говорил я, — даже какая-то элитарная порода высоколобых интеллектуалов, внутренне презирающих любую общественную активность и считающую ее чуть ли не "политиканством"… Между тем именно общественная активность сотрудников нашего отдела заставила дирекцию дезавуировать собственный приказ о создании на его базе и под новым руководством отдела русской литературы ХХ века — приказ, в котором, как в зеркале, отразилась вся система принятого в институте голого администрирования и начальственного решения сложнейших вопросов научного развития и научной организации труда.

Мы собираемся писать новую "Историю", а в отделе нет ни одного исследования о судьбах крупнейших художественных течений ХХ века — реализма, символизма, футуризма, нет книг о Леониде Андрееве, Куприне, Мережковском, Блоке, Андрее Белом, Мандельштаме, Платонове, Вагинове, Ремизове, Тынянове, Замятине, Булгакове, Бабеле, Клюеве, Клычкове, писателях русского зарубежья, да разве всех перечислишь. Между тем за пределами института не устают писать о совсем других авторах: две книги об А. Софронове, пять о Г. Маркове, три об Анатолии Иванове. Вместо разнообразной программы исследований нам спускают из кабинетов дирекции какой-то план из семи трудов (четыре из них посвящены и так не обделенному вниманием Горькому), да еще требования в сотый раз издавать сочинения Маяковского, Алексея Толстого и Шолохова.

В последний год на моих глазах институт прямо-таки лихорадит от слухов о каких-то письмах, жалобах, комиссиях, не выходящих, однако, "на широкую публику". Так и шелестит кругом: Бердников уходит, Бердников остается, он куда-то исчез, вновь появился и т. д. Но дело не только в Бердникове, хотя меня снова пригласили в институт от его имени. Дело в том, что никаких оптимистических прогнозов относительно нашего будущего при старом составе дирекции, с ее полным нежеланием прислушиваться к мнению коллектива и специалистов, при устаревших формах и методах работы у меня сегодня нет…”

После этой речи я вдруг увидел множество очнувшихся людей, которые рвались на трибуну, чтобы поговорить о наболевшем. Собрание, с продолжениями, растянулось на три дня — ситуация в институте невиданная.

Мало того, в конце 1987 года я опубликовал в "Вопросах литературы” (№ 9) статью "Бремя надежд”, в которой еще раз обратился к истории нашего сектора. После ухода Дементьева и Тимофеева, говорилось в статье, вся систематическая историко-литературная работа была свернута и свелась к изданию нескольких юбилейных "конференциальных” сборников — об А. Фадееве, А. Толстом и М. Шолохове. Были похоронены не только уже готовые труды (например, положен под сукно подготовленный вместе с ЦГАЛИ первый том двухтомных материалов по истории литературных группировок; отозваны из издательства очерки по истории русской поэзии 1920-х годов), но и ряд ценных замыслов (в частности, проспект истории русской советской литературной критики, к широкому обсуждению которого А. И. Хайлов и Н. И. Дикушина призывали на страницах "Вопросов литературы” еще в 1968 году). Аспирантура фактически прекратила существование, за двадцать лет не было подготовлено ни одного аспиранта, не написано ни одной диссертации о русской литературе ХХ века!

Чудом прорвалась в печать в 1978 году книга Н. И. Дикушиной "Октябрь и новые пути литературы: Из истории литературного движения первых лет революции 1917—1920”. Многие сотрудники пытаются поддерживать свою историко-литературную квалификацию вне института. О. Смола выпустил книги о В. Маяковском и Н. Асееве в издательствах "Русский язык” и "Художественная литература”. Г. Трефилова о К. Паустовском — в "Художественной литературе”. Г. Белая "Из истории советской литературно-критической мысли 20-х годов: Эстетическая концепция "Перевала"” — в МГУ. "Там, где европейский исследователь находит множество частных исследований, биографических монографий и т. д., пред русским расстилается необозримая масса сырых материалов” — ссылался я на слова влиятельного русского критика рубежа веков А. Горнфельда.