В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг.

Перспектива дальнейшего проникновения Австро-Венгрии на Балканы и ее стремление установить контроль над Македонией обусловили в 1904–1905 гг. взаимонаправленное движение Сербии и Болгарии. В ходе многочисленных двусторонних консультаций была выработана формула секретного сербо-болгарского договора, подписанного в Белграде в марте 1904 г. В соответствии с этим документом правительства двух стран обязывались содействовать осуществлению Мюрцштегской программы в Македонии и добиваться ее распространения на Адрианопольский вилайет. Обе стороны договаривались защищать территориальную целостность друг друга, а также европейские вилайеты Турции от посягательства третьей державы. Спорные вопросы предполагалось выносить на рассмотрение российского императора[728]. Кроме того, в 1905 г. между двумя государствами был заключен новый торговый договор, предполагавший создание таможенного союза[729], который, по словам сербского посланника в Софии С. Симича, задумывался как первый шаг на пути сближения балканских государств, их избавления от «иностранной опеки», а также осуществления на практике принципа «Балканы для балканских народов»[730].

Сербо-болгарский диалог, как констатировали британские обозреватели, был с настороженностью встречен Веной, тогда как Лондон, по контрасту, его приветствовал. Великим державам, по мнению корреспондентов «Таймс», пришло, наконец, время смириться с растущей активностью «малых стран» и признать, что последние были вправе объединять свои усилия ради обеспечения общих интересов в регионе в условиях постоянного присутствия там великой державы[731].

Весной 1906 г. в балканские столицы со специальной миссией отправился видный журналист А. Стэд[732]. Во время встречи с представителями местной элиты он очертил план урегулирования македонского вопроса, причем журналист считал возможной его реализацию только в условиях англо-русского сближения. Стэд предложил поделить македонские территории между Сербией, Болгарией и Грецией, а оставшуюся часть Монастирского вилайета и Салоники превратить в автономную провинцию[733]. Болгарское руководство прохладно отнеслось к идее Стэда, поскольку отвергало любые намеки на «дробление» Македонии. Судя по инструкциям, направленным Греем Бьюкенену, инициативы Стэда явились «сюрпризом» для Форин Оффис, который поспешил от них отмежеваться[734]. На данном этапе подобные проекты, с одной стороны, приравнивались британскими дипломатами к утопии[735], с другой – могли вызвать резонанс в регионе, последствия которого были трудно предсказуемы.

Поездка Стэда на Балканы была отголоском тех дискуссий, которые велись в Британии в связи с резким обострением англо-турецких отношений из-за акабского кризиса 1906 г. Как отмечалось в Главе I, КИО даже рассматривал возможность военного конфликта между Великобританией и Османской империей. В условиях вероятного столкновения с мусульманской державой на страницах авторитетных британских журналов с новой силой возобновилось обсуждение проблемы панисламизма[736].

Для исламского мира (в одной только британской Индии проживало около 62 млн мусульман) султан был халифом. Английское правительство не могло игнорировать тот факт, что внутри имперских структур присутствовала столь колоссальная сила, скрытые механизмы управления которой находились в чужих руках[737]. Абдул-Хамид периодически обвинялся английскими публицистами в ведении подрывной деятельности на территории Индии: его проповедники призывали местное население к джихаду против европейских завоевателей[738]. Как отмечал известный британский журналист и дипломат В. Чироль, турецкий султан использовал концепцию халифата с целью компенсировать территориальные потери усилением его религиозной власти за пределами империи[739].

Маловероятно, чтобы панисламистская риторика Абдул-Хамида представляла опасность для британской администрации в Индии. Однако возможность эксплуатации враждебной великой державой этого идеологического ресурса создала бы серьезные проблемы для британского присутствия в Азии. И речь Вильгельма II в 1898 г. в Дамаске, где он провозгласил себя другом 300 млн мусульман и их халифа, турецкого султана, подтверждала самые мрачные прогнозы британского истеблишмента[740]. Как показал в своей работе турецкий историк К. Карпат, немцы еще с 1880-х гг. всерьез рассматривали возможность использования панисламского фактора в борьбе против Англии[741].