В полдень на солнечной стороне

От боя к бою, от сражения к сражению наши солдаты и офицеры как бы вживались в войну с тем уверенным, властным, прочным самообладанием, каким обычно раньше, в мирные дни, отличались только люди редкостных, исключительно опасных и отважных профессий.

Для обвоевавшихся наших бойцов и командиров война постепенно, с ходом времени, становилась жизнью, где, как и в мирной, достоинство человеческой личности обозначалось мерой доблести и ревностного мастерства в своем деле.

Наша армия возобладала над противником уже не только своим яростным массовым героизмом. Этот героизм все больше обретал победоносный облик подвига массового и расчётливого, вдумчивого армейского мастерства - высшей квалификации воина. И как в мирной жизни в атакующем созидании выделялись личности неординарные и сила их примера придавала массам воодушевляющую энергию в творческом штурме, так и на фронте армейские коммунисты-политработники зорко примечали тех воинов, сила примера которых придавала новое воодушевление бойцам в бою.

На изучении подвига одного проходило обучение героизму всех.

Только это не называлось, как в тылу, распространением опыта передовиков, новаторов производства, хотя исходило из того же советского, живучего во все времена обычая.

Так, на сборы снайперских артиллерийских расчётов вызвали героев боя, и те, блистая новыми наградами на пропотевших гимнастёрках, сконфуженно приглаживая мятые погоны, полуоглохшие после сражения, угоревшие от пороховых газов, натужливо выкрикивали свои соображения, какие у них возникали в ходе боя. И когда им задавали деловые вопросы, трясли головой и, застенчиво показывая на уши, просили повторить эти не услышанные ими вопросы, произнесённые нормальным голосом. И, как знатоки боя, они докладывали о противнике, озабоченно, тщательно воздавая ему должное за то, что он, зная мощь своей лобовой брони и слабость бортовой, не маневрировал под огнём, не подставлял борта, а шёл напрямик на батарею. Но они, понимая то, что понимал противник, заранее выкатили в засаду орудие своего расчёта на фланги и, выждав, открыли огонь по бортам танков, и, когда другие танки развернулись на орудие, вся батарея стала, в свою очередь, бить по бортам развернувшихся танков. Затем противник снова, как ему и следовало, пошёл в лобовую атаку на позиции всей батареи, но они на подступах, хоть и наспех, были заранее заминированы. Противник обнаружил мины, остановился и начал бить прямой наводкой, и по нему тоже били прямой наводкой. Тут уж у кого больше сноровки, спокойствия, выдержки, твёрже нервы, того и верх.

После обрисовки боя дальше уже шли такие тонкости огневого дела, что они были доступны пониманию только профессиональных истребителей танков, и то только родственных калибров.

Словом, в расположении штаба дивизии шла кипучая научная, организаторская, пропагандистская и просветительная работа, достойная любого крупного культурного центра.

И была ещё одна разновидность воинского усердия - это когда подразделения отводили в тыл части, где были оборудованы учебные городки с препятствиями, устроенными по типу обнаруженных разведкой на оборонительной полосе противника. И здесь до полного изнеможения отрабатывались, совершенствовались приёмы ведения боя.

Правильно говорится: тяжело в учении, легко в бою. Огнеупорность воина - это не только бесстрашие, но и умение умно владеть собой и огнём.

Если во фронтовой обстановке главная задача - выявить у противника слабые стороны и ударить по ним, то здесь, в учебном городке, оборонительная полоса со всеми препятствиями хотя и была копией обороны противника, но копией более усовершенствованной в расчёте на то, что к моменту нашего наступления противник может исправить обнаруженные нами недостатки в его обороне.

И полосу усиливали всевозможными препятствиями, предполагая, что не все средства противника удалось обнаружить разведке.

К этим занятиям у ротного командира Петухова и комбата Пугачёва проявились два разных подхода.

Петухов стал жестким, суровым к своим подчинённым, непреклонно властным, нетерпимо требовательным, полагая, что если над человеком не висит смерть, то все его помыслы должны быть полностью сосредоточены на армейской работе, и тут не может быть ни пощады к упущениям, ни снисхождения, особенно к тем, кто имел устойчивую репутацию отважных бойцов, и к кому во фронтовой обстановке он проявлял обычно нескрываемую симпатию и даже иногда допускал поблажки.

Петухов знал по себе: если рядом с тобой падают изуродованные ужасающими ранениями люди и животно хрипят, умирая, преодолеть это душевно значительно труднее, чем даже боль собственной раны.

Бывало, он, получив ранение, продолжал командовать, испытывая при этом даже какой-то особый духовный подъем оттого, что он, раненный, продолжает оставаться в строю, внушая солдатам пример стойкости и в то же время как бы возвышаясь над собой оттого, что он терпит боль, превозмогая себя и как бы самому себе сдавая экзамен на стойкость.