В полете. Мир глазами пилота

Однажды зимой мы с командиром экипажа под обжигающими порывами студеного ветра отправились на набережную Хельсинки. Мы пришли сюда, потому что официант в кафе сказал, что даже в такую морозную ночь паромная переправа работает, а мы никогда не бывали на ледоколах. В почти заполярной темноте мы взошли на паром, отправлявшийся в Свеаборг, огромную островную крепость, охраняющую залив. Над судном и городом стояла тишина. Мы подошли к капитану и представились. Ничуть не удивившись, тот пригласил нас в рубку. Оттуда мы наблюдали, как почти пустой паром прокладывает себе путь в кромешно-черной воде, с легкостью отбрасывая в стороны глыбы льда размером с автомобиль. Это было бы похоже на полет сквозь кучевые облака, если бы не суровый ледяной грохот, напоминавший, что здесь мы имеем дело отнюдь не со скоплением водяных капель. Капитан сказал, что следует по собственному следу, который проложил на более ранних рейсах – так легче. Тропа, которую он пробивал в застывшей воде, была своего рода противоположностью ледяной дороги.

Той же зимой, направляясь в Санкт-Петербург, я пролетал над Финским заливом. С высоты я отлично видел ледокольные трассы – похожие на хельсинкские, но куда серьезнее. Огромные балтийские паромы проложили на ледяной глади залива широкие шоссе. Их плавные изгибы складывались в гигантскую полноразмерную карту паромных маршрутов, очень похожую на схемы линий старых подводных телеграфных кабелей или на те упрощенные изображения воздушных путей, что печатают на последних страницах издаваемых авиакомпаниями журналов.

Вот вам «шокирующий факт» о дуге большого круга: перелеты между Токио и Атлантой, Дубаем и Лос-Анджелесом – волшебными городами, куда никто не берет теплые перчатки, – обычно проходят через Крайний Север. В Южном полушарии дуга большого круга тоже являет свою студеную сущность, но там самолетам куда реже приходится «захватывать» по пути полярные регионы. Как-то в Буэнос-Айресе, между рейсами в Сан-Паулу и из Сан-Паулу, я встретил пилота другого 747-го, направлявшегося в Австралию. Мы оба были лучше знакомы с северной стороной нашей планеты, чем с южной, поэтому поспорили, проходит ли «прямой» путь из жаркого Буэнос-Айреса в жаркий Сидней над Антарктидой. Оказалось, он лишь чуть-чуть до нее не доходит.

Когда на смену осени приходит зима, северная часть Американского и Евразийского континентов, над которыми многие пилоты дальнемагистральных рейсов проводят бо́льшую часть рабочего дня, становится ослепительно-белой. Так, во время обычного рейса «Париж – Лос-Анджелес» пилотам и пассажирам выпадает шанс увидеть холодные земли, на которые им вряд ли доведется ступить. В уютном тепле кабины и салона мы проносимся над равнинами, горами и морями, укутанными той самой белизной, о которой рассуждал Мелвилл в «Моби Дике», – белизной кита-альбиноса, белизной полярных медведей, призраков, легендарного белого коня прерий и «огромных архангельских крыльев» альбатроса, цветом «величественного белого покрова» арктических земель и «призрачной пелены пенного моря», цветом, что «порождает в человеческой душе самые необычайные видения»[14]. Короче говоря, снег слепит пилоту глаза не хуже облаков, без темных очков тут не обойдешься.

Мой отец как-то сказал, что в Бельгии по выговору можно определить, откуда человек родом, с точностью до деревни. Пролетая над каким-нибудь густонаселенным регионом планеты, я без труда могу представить себе, как в старые времена – до формирования национальных государств, до современной системы образования, – путешествуя, можно было наблюдать, как язык меняется вместе с пейзажем, одни слова постепенно перерождаются в другие. В авиации мы пользуемся терминами «изобара», «изотаха» и «изогона» – это линии на картах, соответственно соединяющие точки с одинаковым атмосферным давлением, скоростью ветра и магнитным склонением. А на лингвистических картах есть «изоглоссы». Эти линии обозначают границы языковых явлений – порядка слов, особенностей произношения и написания.

Когда я лечу над Европой и Азией, то, бывает, спрашиваю себя: «На каком языке говорят там, внизу? Как поменяются слова и звуки, когда одну страну сменит другая?» Иногда ответ не заставляет себя ждать. Выговор диспетчеров явственно меняется, когда летишь из Лондона в Шотландию или Ирландию, из Квебека – в любую канадскую провинцию, из Канады – в США, с севера США – на юг. Но над просторами Крайнего Севера – безлюдными или же столь малообитаемыми, что следов этого обитания не найти ни на земле, ни в культуре региона, – вопроса о «голосе места» не возникает. И диспетчеры, с которыми мы общаемся над северными пустошами, могут находиться очень далеко от этих мест.