В полночь упадет звезда

Во время пути и на привалах, когда ставили огромный Амундов шатер и разводили костры, Брюнхильд держалась весело, но счастливой себя в эти дни не чувствовала. Она добилась того, чего хотела, но жизнь ее перевернулась и еще не устоялась на новый лад. Почти кожей она ощущала, как с каждым вздохом, с каждым взмахом весел увеличивается расстояние между нею и родным домом, близкими, Киевом, могилой матери, всем, к чему она привыкла. Когда она окажется в Плеснецке и займет место хозяйки в новом доме, станет легче. Со временем, не сразу. Первый год замужней жизни – самый трудный, поэтому уборы молодух так пышны и богаты разными оберегами. Оба они, она и Амунд, были рады, что их дело удалось и они соединились вопреки препятствиям, но смотрели друг на друга с невольным изумлением, едва веря, что долгая мечта стала явью, и это навсегда. И в прежней, и в будущей жизни найдется немало хорошего, но переход от одной к другой всегда мучителен.

После встречи с Олегом Амунд не ждал с восточной стороны никаких вестей, ни хороших, ни дурных. Тем сильнее всех удивила неожиданная радость: на третий день к вечеру, когда уже расположились станом на берегу и стали готовить ужин, дозорные привели молодого незнакомого мужчину, догнавшего их в лодке с несколькими спутниками. От княжеского шатра увидев идущих, Брюнхильд ахнула: в девке, что спешила за незнакомым молодцем, она узнала свою Зяблицу, а два ларя, которые несли отроки, были ее собственными, взятыми из Киева в дорогу.

– Вот, госпожа, сии люди внизу пришли в лодке и говорят, будто к тебе у них дело и поручение важное! – поклонился десятский.

– Будь жива, госпожа! – Незнакомец тоже поклонился, сняв шапку, и Брюнхильд с изумлением заметила, что у него один глаз светло-карий, а другой – темно-зеленый. – Кланяется тебе родич твой, боярин Предслав, посылает добро и служанку твою.

– Предслав? – удивился Амунд, пока Брюнхильд бросилась к Зяблице и обняла ее на радостях.

Хоть одно привычное лицо было подарком в ее новой жизни. Зяблица, благополучно добравшись до своей госпожи, разрыдалась от облегчения. Хоть она и могла прикинуться, будто не знала о замыслах Брюнхильд и не меньше других удивилась явлению сперва Горыни, а потом и Амунда, княжеский гнев легко мог сокрушить ее как пособницу без долгих разбирательств.

– Он мне все вручил и вам передать просил, – подтвердил Верес.

Разговаривая с Амундом, он невольно бросал взгляды в сторону – на другую, почти столь же рослую фигуру. Горыня наблюдала за его приближением, скрестив руки на груди и недоверчиво улыбаясь, но за этой улыбкой прятался тайный восторг. Только сейчас она думала, что, наверное, теперь еще три года его не увидит!

– А ты кто таков? – спросил Амунд. – Княжий человек?

– Нет, господин, я не из Киева. Звать меня Верес, Волынской земли, из Боянца, что на Луге-реке. По своим надобностям пробираемся, да вот заодно рады и тебе услугу оказать.

– Я знаю его, – покусываю губу, чтобы подавить улыбку, сказала позади Брюнхильд Горыня.

Верес бросил на нее быстрый взгляд и подмигнул зеленым глазом.

– Хороший человек? – спросил у Горыни Амунд.

– Да уж неплохой… – протянула она с сомнением, которое, однако, говорило в пользу гостя.

– Тогда иди садись, – Амунд показал в сторону костра, где были положены у огня несколько бревен, покрытых кошмами и плащами. – И рассказывай все путем. Ты же из Троеславля нас догонял?

Почтительно поблагодарив и даже немного щеголяя своим вежеством, – дескать, и мы обхождение знаем, – Верес попросил позвать его спутников, после чего уселся на указанное место, напротив Брюнхильд. Себя Верес считал человеком бывалым и много чудес повидавшим, однако сейчас перед ним было редкое зрелище: прекрасная дева с золотистой косой, в платье словно из солнечного света, а по сторонам от нее – два волота, Амунд и Горыня, будто стражи плененной Зари-Зареницы. Однако Брюнхильд приветливо улыбалась, лишь в голубых глазах ее таились тревога и печаль. Ей очень хотелось расспросить человека, который видел ее отца, зятя и жителей Троеславля уже после того, как им стало известно о ее бегстве, но она сдерживалась, не желая показаться любопытной.

Вересу было немало что порассказать – ведь он знал много такого, чего сами Амунд и Брюнхильд не знали. Начал он, как и просили, со своей беседы с Предславом. Рассказ еще не дошел до конца, как Брюнхильд громко ахнула:

– А это кто? – Она даже привстала от изумления. – А эта как здесь оказалась?

К кострам подходили трое бывших «волков» и с ними донельзя смущенная Живита.

– Эта дева – невеста товарища моего, Борилы. В ярильскую ночь он ее раздобыл, теперь домой везем.

– И этот раздобыл! – хмыкнул Амунд не без одобрения. – Садитесь.

Лари унесли в шатер, Зяблица отправилась разбирать вещи госпожи, потом и Брюнхильд ушла, чтобы сменить платье. Вернулась она, неся в руках серебряную чашу с позолотой, где на дне был изображен орел и дева, уносимая им в небеса. Еще в Киеве Брюнхильд тайком спрятала ее на дно ларя под рубашки – подарок Амунда, свое главное сокровище.