Алекс решил налить себе кофе. Стоя у раковины, он выпил его без молока и без сахара. Это было весьма кстати, так как отвлекло его, хотя бы на короткое время, от мучительных размышлений. Но как только он проглотил кофе, обжегшее небо и гортань, мысли его опять обратились к ней.
«Знаю ли я ее?» — подумал он. Возможно ли вообще ее знать? Она ведь, прежде всего, политик. И ей привычны хамелеонские требования ее карьеры.
Он задумался над ее карьерой и вытекающими из нее последствиями. Она стала членом мерилбоунской ассоциации консерваторов, тогда-то они и познакомились. Она выполняла поручения ассоциации, работая бок о бок с ним. Она так рьяно взялась за дело, не упуская ни одной возможности доказать свое усердие, что вопреки традициям окружная комиссия сама попросила ее внести свое имя в список кандидатов. Ив сделала это не по собственной инициативе. Он присутствовал на ее интервью перед выдвижением ее кандидатом от консервативной партии от округа Мерилбоун. Он слышал ее страстную речь в поддержку партийных идеалов. Он сам вполне разделял ее твердые принципы о значении семьи, о неоценимой важности мелкого предпринимательства, о пагубном влиянии правительственных субсидий, но он никогда бы не смог так ярко выразить свои взгляды, как это сделала она. Казалось, она знает, о чем собираются спросить ее члены окружной комиссии еще до того, как они сами это решат. Она говорила о необходимости установить порядок на улицах в ночное время, сделать их безопасными. Она поделилась своими планами увеличения числа сторонников консервативной партии в Мерилбоуне. Она рассказала, каким образом намерена оказывать поддержку премьер-министру. Она высказывала резкие суждения по вопросу о женах, подвергавшихся жестокому обращению со стороны своих мужей, о сексуальном образовании в школах, об абортах, о сроках тюремного заключения, о заботе о престарелых и немощных, о том, как взимать налоги и как расходовать полученные средства и даже как по-новому проводить избирательную кампанию. Она была умна и находчива и произвела впечатление на комиссию своим умением оперировать фактами. Алекс знал, у нее с этим никогда не было проблем, и именно поэтому он подумал: «Значит, то, что она сказала, она сказала намеренно? Была ли она при этом искренной?»
И он спросил себя, что для него больнее: то, что Ив, возможно, в действительности совсем не такая, как на словах, или же то, что она, как видно, отбросила все свои убеждения, когда захотела переспать с человеком, выступавшим против всего того, за что она боролась.
Потому что именно таким был Лаксфорд. Он бы не стал редактором такой газеты, если бы выступал за что-то другое. Что касается его политических взглядов, они не вызывают сомнения. Остается определить физическую природу самого человека. Потому что определить физическую природу, несомненно, означает — понять. А понять необходимо, если они собираются когда-нибудь добраться до сути… Отлично. Горько усмехнувшись, Алекс поздравил себя с полным распадом личности. Менее чем за полтора дня он успел деградировать от мыслящего человеческого существа до круглого идиота. То, что было сначала душераздирающим стремлением найти дочь и во что бы то ни стало спасти ее, превратилось в потребность неандертальца найти и уничтожить предыдущего дружка своей сексуальной партнерши. И не надо больше лгать насчет того, что встреча с Лаксфордом нужна, чтобы понять. Он хочет встретиться с Лаксфордом, чтобы измолотить его кулаками. И не из-за Шарли. Не из-за того, что он делает с Шарли. Но из-за Ив.
Алекс понял, что никогда не просил жену назвать имя отца Шарли потому, что на самом деле никогда не хотел этого знать. Знание требует реакции. А реакции именно на это самое знание он как раз и хотел бы избежать.
— Проклятье! — прошептал он и наклонился к раковине, опираясь руками на решетки для сушки посуды по обе стороны от нее. Может, действительно, ему, как и его жене, сегодня следовало пойти на работу. Там, по крайней мере, ему пришлось бы чем-то заниматься. Здесь же не было ничего, кроме собственных мыслей. И от них можно было сойти с ума.
Он должен что-то делать. Должен найти выход.
Алекс налил еще одну кружку кофе и выпил ее залпом. Обнаружилось, что голова уже не раскалывается и тошнота начинает утихать. Вспомнив о монастырском пении, которое он услышал, когда проснулся, он пошел на звуки, доносившиеся, кажется, из гостиной.
Миссис Мэгваер стояла на своих пухлых коленях перед кофейным столиком, где она установила распятие, несколько статуэток святых и свечи. Ее глаза были закрыты. Губы неслышно двигались. Через каждые десять секунд она передвигала пальцами бусинку четок, и слезы при этом ручьями текли из-под ее рыжеватых ресниц по круглым щекам, они капали на вязаную кофту, и по двум мокрым пятнам на ее необъятных грудях можно было судить о том, как давно она плачет.
Пение исходило из магнитофона — торжественные мужские голоса снова и снова повторяли нараспев слова miserere nobis[10]
.