В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Позеверк был дерзок, груб и даже – в меру возможности преподавателя второстепенного предмета – жесток с учениками. Он любил издеваться над плохо успевающими, а особенно над теми, кто не растерял еще в гимназии чистую детскость и наивную домашность. С удовольствием ставил он направо и налево двойки и колы.

А преподавал он плохо: не умел толково объяснять урок, требовал зубрежки и был достаточно невежествен в немецкой литературе; его специальностью было пиво и доступные женщины.

Трудно поверить, но мальчики, приходившие к нему с хорошим практическим знанием немецкого языка, разучивались в его классе говорить по-немецки. Так было с Мишей Языковым, одним из потомков поэта Н. М. Языкова.

Мы все терпеть не могли Позеверка, он оскорблял наше нравственное чувство, а начальство благосклонно терпело его долгие годы, пока не случился достойный финал.

Однажды Позеверк явился в учительскую весь сияющий от невинного восторга и, раскланявшись особенно приветливо с директором, инспектором, батюшкой и преподавателями, распуская вокруг себя запах скверных духов, выложил на стол, покрытый зеленым сукном, свой объемистый портфель и обратился к присутствующим педагогам с небольшой речью:

– Я давно собирался познакомить вас с моей коллекцией, которую я собирал много лет и достиг как коллекционер хороших результатов. Позвольте же мне предложить ее вашему вниманию.

Педагоги склонились со вниманием над столом – в чаянии увидеть какие-нибудь снимки античных статуй или виды Германии. Позеверк предъявил им собрание фотографических карточек самого непристойного содержания.

Все оторопели от изумления. Директор, отличавшийся нарочитым благочестием, побледнел и зашатался от ужаса.

А Позеверк хрюкал в восторге, похваляясь разнообразием своей бесстыдной коллекции.

Тут только все поняли, что он находится в состоянии эротического помешательства.

А он находился в нем и тогда, когда много лет назад вел с нами в классе анальные разговоры и непристойно спрашивал мальчика, затосковавшего за скучнейшим уроком:

– Вы, может быть, на горшочек хотите?

После Позеверка я попал к другому немцу – Александру Ивановичу Скуйе, который терпеть не мог Позеверка. Скуйе был латыш и чувствовал инстинктивную антипатию к немцам, но латыш этот непременно хотел, чтоб его считали за русского: для этого он принял православие, переменил имя «Карл» на «Александр», – и не было для Скуйе большей обиды, как если кто-нибудь называл его Карл Иванович вместо Александр Иванович.

Позеверк, в свой черед, терпеть не мог Скуйе: он считал его человеком недалекого ума, в чем был прав.

Скуйе был высок, лыс, сутул, грузен, несуразен в походке, нелеп в движениях – какая-то помесь слона с верблюдом. Почему– то он постоянно ходил в белом пикейном жилете и столь же постоянно оправлял свои брюки, то подтягивая их к жилету, то жилет натягивая на брюки.

В противоположность Позеверку он был многосемеен: сын его долго маячил в средних классах, как высокий орешник среди кустарника, пока не был исключен за окончательную малоумность.

Раньше, когда он был еще Карлом Ивановичем, он преподавал в Реальном училище Воскресенского, где учился мой брат Пантелеймон, и там у него были какие-то неприятности с учениками или ректором; носился слушок, что он брал взятки.

Став Александром Ивановичем, с нами Скуйе старался жить мирно. Но уроки его были нелепы, как вся его фигура, и эту нелепость Скуйе мы чувствовали не меньше, чем непристойность Позеверка.

«Давать уроки» немецкого языка он решительно не умел, да, может быть, и не хотел: он приходил в класс совсем для другой цели, гораздо более важной.

Скуйе считал себя не только умным, но и остроумным человеком, философом и моралистом. Он постоянно изрекал моральные сентенции, рассказывал анекдоты, приводил случаи из жизни и декламировал немецких и русских поэтов, и все одинаково тупо, плоско и бездарно.

Начнет, бывало, объяснять управление глаголов – и вытянет вперед свою огромную ручищу, тыча в лицо какому-нибудь «камчатнику» два пальца: сначала указательный, потом безымянный.

Указательный – это «er»[184], безымянный – это «sagte»[185].

Ученик – тот же Назаров Алексей с Благуши – должен дать обратную конструкцию: «sagte ег». Для этого Скуйе без пользы тычет ему к носу свои пальчища в обратном порядке: сначала безымянный (sagte), потом указательный (ег).

Назаров ничего не понимает и мычит что-то несуразное. Скуйе, отирая пот с широчайшей лысины, вновь сучит пред ним пальцами, сменяя указательный безымянным, и обратно.

Несчастный Малаец (таково было прозвище Назарова, мастера биться на кулачках с благушинскими рабочими-подростками) только мотает головой в полном отупении.

А Скуйе басит с самодовольным негодованием:

– Он ничего не понимает… – как будто сам не был причиной этого непонимания, оперируя со своими мимико-педагогическими перстами.