Читаем В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва полностью

Когда этот Конюс умер у себя в Алжире, траурное объявление явилось о его смерти в московских газетах. Совсем недавно я узнал от А. Ф. Гедике, что Конюс уехал в Алжир не один. В Москве он женился, и женился на свой манер: он давно отметил своим вниманием некую девочку из простых, тщательно следил за ее воспитанием и поведением, приучил ее исподволь ко всем своим привычкам, требованиям, капризам как к высшей норме человеческого поведения, а когда она подросла, женился на ней и увез ее как покорную жену-служанку в Алжир. Я уверен, что у жены Конюса был такой же почтительный трепет к его артистической каштановой бороде, как у нас, гимназистов.

Таков был первый француз, встретивший нас в стенах гимназии. Другие были на него совсем не похожи.

Трудно найти большую противоположность, чем та, что была между Конюсом и его преемником мосьё Майо. Конюса мы звали по имени и отчеству, Майо мы звали просто «мосьё», и никто из нас понятия не имел, как его зовут. Мосьё был худой, даже испитой молодой человек с бритым подбородком, с белокурыми усами, с каким-то пугливо-виноватым выражением глаз. Одет он был не как все педагоги в форменный фрак, а в длиннополый черный сюртук весьма потертого и помятого вида. Ни малейшего почтения к мосьё мы не чувствовали, и его дело было проиграно с самого первого шага: все почему-то сразу поняли, что у него можно было ничего не делать, даже «первые ученики» готовили ему уроки спустя рукава. А между тем у этого француза были добрые намерения: вместо приторных параграфов Марго он пытался знакомить нас с избранными страницами Мериме, Доде и даже Мопассана. На его уроках я узнал впервые трогательную историю епископа Мириэля и каторжника Жана Вальжана из «Отверженных» Гюго. Но весь класс почему-то решил штурмовать бедного француза: его одолевали нескончаемыми шутками, проказами, насмешками и даже дерзостями. Еще в коридоре, по дороге в класс, его встречали с утрированным почтением два-три отъявленных шалуна и затем в течение всего урока вокруг мосьё совершался всеобщий заговор шутовства и озорства: ему подсыпали нюхательный табак, от которого бедняга жестоко чихал, ему наперебой предлагали перья, обладавшие свойством писать только кляксами, в него стреляли из тайных рогаток катышками из жеваной бумаги. Почему, собственно, велась эта осада, никто хорошенько не знал. Мосьё никого не карал ни единицами, ни жалобами начальству. Но было в нем что-то нелепо-жалкое и вместе с тем смешное, и это-то развязывало руки шалунам, принужденным сдерживать себя на уроках суровых латинистов и требовательных математиков. На уроках мосьё Майо постоянно варилась такая каша из озорных выкриков, из неумолкаемого шума и то жалостных, то гневных, но бессильных выкриков и воплей самого мосьё, что в классе иной раз появлялся директор, грозил шалунам различными карами и весьма кисло посматривал на самого мосьё, явно недовольный его беспомощностью. В конце концов мосьё Майо пал жертвой этой своей беспомощности: ему пришлось уйти из гимназии, так и не сменив потертый сюртук на учительский фрак.

На смену ему явился новый француз, вероятно, французский еврей, – мосьё Абкин, высокий, жилистый, с колючими черными усами, густо нафабренными. На голове у него был коротко подстриженный черный парик. Его имени и отчества мы также не знали, но все попытки превратить его во второго мосьё Майо сразу же кончились полной неудачей, он пресек их с самого начала, был строг, сух и презрительно-вежлив. Удивительное дело: он даже заставил учить французские уроки, точно был латинист, а не француз! В балльниках появились единицы по французскому языку.

Еще более удивительное дело: он начал с нами говорить по-французски, что не приходило в голову ни Конюсу, ни Майо, хотя последний очень плохо говорил по-русски.

Но и от уроков, и от разговоров Абкина веяло тупою скукой, и самое достопримечательное в нем был безукоризненный черный парик, плотно прилегавший к черепу, и столь же безукоризненные черные усы. От французской поэзии и от наших умов и сердец этот француз был еще дальше, чем Конюс и Майо.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
10 гениев бизнеса
10 гениев бизнеса

Люди, о которых вы прочтете в этой книге, по-разному относились к своему богатству. Одни считали приумножение своих активов чрезвычайно важным, другие, наоборот, рассматривали свои, да и чужие деньги лишь как средство для достижения иных целей. Но общим для них является то, что их имена в той или иной степени становились знаковыми. Так, например, имена Альфреда Нобеля и Павла Третьякова – это символы культурных достижений человечества (Нобелевская премия и Третьяковская галерея). Конрад Хилтон и Генри Форд дали свои имена знаменитым торговым маркам – отельной и автомобильной. Биографии именно таких людей-символов, с их особым отношением к деньгам, власти, прибыли и вообще отношением к жизни мы и постарались включить в эту книгу.

А. Ходоренко

Карьера, кадры / Биографии и Мемуары / О бизнесе популярно / Документальное / Финансы и бизнес
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное