В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

– Едучи в Нижний на ярмарку, – рассказывал он, – я не разлучался с хозяйским добром: в избах никогда не ночевал, а всегда при товаре, в повозке. Да и ночью-то, бывало, глаза заведу, будто сплю, а у самого ни в одном глазу сна нет. А в первое время, когда в «мальчиках» подростком служил, за возами с товаром шел пешком.

Ни одной копейки не тратил отец на себя – ни на вино, ни на табак. «Копейки», слагаясь в рубли, шли на приданое сестрицам; всех троих их отец выдал замуж, оставшись после отца 17-летним круглым сиротою. Из этих же копеек сложились и те рубли, на которые он открыл впоследствии, уйдя с честью от Капцовых, свое небольшое шелковое дело.

Из этих же копеек кое-что тратилось им на книги.

Отцовских книг, не считая духовных, было в доме немного, но все они были очень характерны для него. Среди них первое место занимал Ломоносов в толстом кожаном переплете. Это было «Собрание разных сочинений в стихах и прозе» в издании 1803 года – мой первый источник знакомства с одами и похвальными словами великого поэта – «испытателя натуры». Отец питал к нему глубокое уважение – и едва ли не из его уст запомнил я два стиха, выражающих все величие мироздания:

Открылась бездна, звезд полна;
Звездам числа нет, бездне дна[121]

.

Дальше в книгах отца были исторические романы 1830-х годов: «Рославлев» Загоскина[122] в первом издании с гравированными картинками (1839), «Клятва при Гробе Господне» Н. А. Полевого[123] (1832). У тетушки Лизаветы Зиновеевны хранилась «Шапка юродивого, или Трилиственник» P. M. Зотова[124](1839) – вероятно, также из отцовских книг.

Отец любил историческое чтение. В хороших переплетах стояли в шкафу «Рукописи о Севастопольской обороне», собранные по приказанию наследника (3 тома), и «Два похода на Балканы» кн. Шаховского. Он сам подарил брату Георгию «Историю Суворова» Н. Полевого.

Он выписывал две газеты – утром читался «Московский листок»[125] для телеграмм и текущих городских новостей; вечером из «города» отец привозил «Московские ведомости»[126] – для политики: их отец читал между обедом и вечерним чаем. Он получал их и при Каткове[127], получал и после Каткова и не позволял при себе отзываться о нем неуважительно.

Отец любил русскую военную славу, и имена Суворова, Кутузова, Нахимова, Корнилова и героев недавней турецкой войны – Скобелева, Гурко, Тер-Гукасова (героя Кавказской кампании 1877–1878 годов)[128], Лорис-Меликова[129] – были для отца дороги и заветны.

Отец был монархист, я бы сказал, спокойный монархист, совершенно чуждый какого-нибудь вмешательства в действительную политическую жизнь. На небе – Бог, на земле – царь – это для отца было истиной самоочевидной, но ничего «воинствующего» за эту истину в отце не было, так же как математику, убежденному в том, что часть меньше целого, нет надобности «воинствовать» за эту истину. В гостиной у нас висели портреты Александра III и императрицы Марии Федоровны; когда же началось новое царствование, портреты нового царя и царицы не были помещены на стену. Там по-прежнему царил Александр III. Помню искреннюю скорбь отца по случаю смерти Александра III, которого он уважал за его миролюбие и за любовь ко всему русскому.

Как уважаемый член московского купеческого сословия, отец получил приглашение во дворец на коронацию Николая II. (Я помню «царские» билеты не только для отца и матери, но и билет на шапку кучера для свободного проезда в Кремль.) Старый богатый купец А. Е. Залогин, посаженый отец на свадьбе у матери и отца, поздравил отца с «монаршей милостью», но «милостью» этой отец не воспользовался: не любя торжественного шума, он не поехал в Кремль на царский коронационный выход из дворца в Успенский собор. Вечером же в день коронации он возил нас смотреть на иллюминацию Кремля. Мы смотрели ее с Устьинского моста.

Все, что я пишу здесь об отце, об его внутреннем и внешнем облике, глубоко расходится с тем основным обликом «купца», который создан Островским и утвердился в историческом сознании как основной, господствующий, определяющий собою все сословие в его быте и характере. Все комедии Островского написаны не о таких людях, как мой отец, и я почти ничего не мог бы заимствовать оттуда для его характеристики.

Я уже говорил, что отец отроду не пил вина, и тем самым не про него писано все, что говорится (а как часто и много говорится это!) у Островского, Лескова и Горбунова о купеческих попойках; строгий семьянин – не про него писано и все, что говорится у этих писателей о купеческих кутежах в Марьиной роще, у цыган и в Купавине во время ярмарки.

С покупателями отец хаживал пить чай в трактир к Арсентьичу, но ни в какие рестораны не знал дороги. Наиболее уважаемых и почетных покупателей приглашал к обеду в Плетешки.