В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

– Тогда дайте дамассе из залогинских же, номер такой-то.

Приказчик развертывает штуку шелковой материи – добротной, ценной, тяжелой.

– Вот это подойдет, – говорит отец. – Свояченица-то, верно, хоть в летах, а все еще не на постную стать.

– Вот, вот!

– Вот и возьмите из серых – в серебро, это немножко повеселее и хоть с небольшим – немолода ведь она, – а с цветочком. Думаю, будет в самый раз.

Покупатель, облегченно вздохнув, приказывает отмерить дамассе на платье.

Проходит год. Та же поддевка, с той же бородой, входит в лавку и прямо к отцу, весь сияя от удовольствия:

– Уж как ты, Николай Зиновеевич, в прошлый раз всем потрафил: и бабке, и жене, а больше всех – свояченице.

– Уж будто потрафил? – с добродушной усмешкой переспрашивает отец.

– Взяла в руки отрез и говорит: «У первого человека такое понятие обо мне настоящее вижу, даром что он меня не видал. Не вам, пустоглядам, чета. То меня в печальные травы старушечьи обрядите, то в крупный горох турецкий, а я и не печальная, и не гороховая: вот я какая! – И к лицу себе материю ложит. – Умнющий, – говорит, – вижу по всему, человек!» Это про тебя все, Николай Зиновеевич.

И тут же покупатель в поддевке заявляет новую просьбу к отцу:

– Попади ты теперь еще теще во вкус: шаль нужна ей, и чтоб с золотом, и серебро чтоб. Да золото-то чтоб червонное.

– Мудреную ты задачу задаешь.

– Поди сообрази с ней! А сто тыщ капиталу. Уж я на тебя, как на каменную стену.

– Несообразность одна, – сорвалось у кого-то из приказчиков.

Отец только посмотрел на него и велел подать шаль густо-желтого, сверкающего шелку, затканную тонкой серебряной паутинкой трав и злаков. Червонное золото отливало серебром.

На следующий год покупатель – он был купец– гуртовщик из дальней степной губернии – приехал сам да еще прихватил с собой двух приятелей, и у каждого было по жене, по дочери, по свояченице, по теще, по бабке, а у кого и по прабабке. Они увезли с собой в свой Скотопригоньевск[131] по лубяному коробу дорогих товаров.

Приходит в лавку пожилая женщина с девушкой, обе одеты чистенько, но на небогатую стать. Просят показать материю для подвенечного платья.

– На какую цену? – спрашивает приказчик.

– На такую-то.

Называют очень небольшую сумму.

Все, что ни показывает приказчик, все не нравится.

Отец молча ходит по лавке, заложив руку за спину; сам ни слова, но все видит и слышит.

Наконец невеста, сквозь слезы, уж готова брать, что не нравится, но сходно по цене. Молчит. Приказчик, видимо, томится в нерешительности. Тогда подходит к ним отец:

– Что не изволите решиться?

Лицо невесты покрывается краской. Но отец с улыбкой:

– Конечно, семь раз примерь – один отрежь. Покажите им, Иван Степанович, то-то.

Отец называет дорогой сорт, значительно превышающий по цене сумму, назначенную невестой как крайнюю.

Иван Степанович напоминает:

– Да ведь они просили…

Приказчик хочет назвать эту малую сумму. Но отец не дает ему договорить:

– Муар залогинский[132] в самый раз им подойдет.

Иван Степанович, стоя на лесенке, подставленной к полкам, еще раз оглядывается на отца, но тот продолжает с твердостью:

– И в ту же цену, в самую ту же, до копеечки, что они назначили.

Тогда, поняв отца, Иван Степанович уже весело сбрасывает на руки превосходную залогинскую ткань, и муаровая белая волна льется на прилавок, сверкая на солнце белою своею кипенью.

Невеста в восторге не может налюбоваться.

– Прикажете отмерить? – спрашивает Иван Степанович.

– Ах да! – спешит согласиться невеста, а матушка ее не удерживается от упрека приказчику:

– Что же вы нам раньше не показали этой материи?

Но отец поддерживает тотчас и Ивана Степановича:

– Ну, матушка, сказано: конец – делу венец. Вы дочку выдаете…

– Племянницу.

– Ну, племянницу. Так должны знать: сладкий-то пирог небось на конец подадите, а капустный поначалу? Так, что ли?

– Так, батюшка, так.

Тетушка успокоена. Иван Степанович спрашивает невесту, сколько аршин отмерить. Та называет.

– Сколько? – переспрашивает отец.

– Столько-то.

– Много, – замечает отец. – Это вам портниха столько назначила?

– Портниха.

– Отрежьте столько-то, – приказывает отец приказчику, ровно на полтора аршина менее назначенного портнихой.

– Да как же… – пробуют возразить невеста с тетушкой.

– Да так же, – отвечает отец, – вы портнихе ничего не говорите, но полтора аршина лишку мы от нее отнимем.

– Да она шить не станет.

– Ничего, сошьет.

Отрезан муар, подобрана шелковая подкладка. Сверток завернут – деньги уплачены; невеста прижимает сверток к груди: так он ей дорог. Девушка ничего не поняла из того, что произошло в лавке, – она только безмерно счастлива. А произошло вот что: отец избавил покупательницу от уплаты за «лишек» в материи и подкладке, который пошел бы в комод к запросливой портнихе; эти сбереженные отцом чужие заветные деньги покрыли разницу между ценой залогинского муара и той материи попроще, которая была по средствам покупательнице. Покрыли… не полностью, впрочем, покрыли, недостающее отец доложил из своего кармана.

Тут отец «доложил», но иногда и не докладывал, а обращал дело на тот же счастливый исход.