В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва

Заходит в лавку мужик – умный, добротный костромич или волжанин. Он все дела сделал в Москве: продал, что привез продавать, уплатил, что надо было уплатить, и вот набирает перед отъездом подарки в деревню.

Бабе – платок.

Выбрал хороший, шелковый, и на свет посмотрел: свет не сочится сквозь ткань, до того плотен уток с основой, и в руке помял краешек – не ломается, не рушится. И шелковинку сбоку потянул – не рвется. Отец – ни слова, он даже рад: покупатель – человек серьезный, любит все добротное – что ж! Пусть пробует. Попробовав на ощупь и на зуб, лучше оценит доброту товара. Отец – по мужику, по платку, по выбору – видит уж и эту бабу где-то там, в вологодской деревне, за трепаньем льна: здоровую, умную, крепкую, под стать мужу, – и весело спрашивает мужика:

– Баба-то у тебя росту высокого?

– Высокая. У них в роду все высокие.

– Черноволосая?

– Чернава, – соглашается мужик. – А откуда ты знаешь? Видал, что ли?

– Не видал, а знаю.

Мужик доволен:

– Работящая у меня баба. Дородна. Не баба – князь.

– Совет да любовь, – приветливо говорит ему отец.

А мужик еще выбирает платок. Приказчик подает ему другого цвету и узору, но того же сорту. Но покупатель отстраняет платок:

– Попостней покажи что-нибудь, подешевле.

Приказчик дает подешевле и поневзрачней.

Покупатель выбирает так же деловито, как и бабе.

– А этот кому же? – спрашивает отец.

– Сестре.

– Что же она у тебя, замужняя?

– Нет, в девках еще. Невестится.

– Работящая?

– С бабой в одну стать: что та, что эта.

– Так за что ж ты ее обидеть хочешь?

Мужик опешил от удивления:

– Да как же?

– Да так: той – по-княжески, а этой – по-жилецки. Нехорошо. Уж ты бы и в подарках их сравнял, коли в работах оне вровень идут.

– Дак начётисто…

– А не начётисто будет, как девка станет бабе завидовать да свара между ними пойдет? Иная в сердцах и платок у бабы порежет с завидок.

– Бывает, – соглашается мужик. – Дак денег где взять? Начётисто, – повторил он уже послабже свой довод.

– А начётисто, – соглашается отец, – так и бабе бери такой же, что девке, таких же сортов: узор другой подобрать можно, поцветистей.

Покупатель не без удивления глядит на отца.

Он в полном колебании: и на бабий платок посмотрит, и к девкину присмотрится, даже того же сорту другой приложит – для бабы отбирая.

И вдруг оба отстранил от себя, а потянул к себе два дорогого сорту: бабий и еще другой, в мелких розочках, – и отцу с улыбкой:

– Да за что же я бабу-то свою обижу? Пускай уж и впрямь в ровнях идут. Будь по-твоему! – И взял два дорогих шелковых платка.

Уходя из лавки, протянул руку отцу:

– Настоящее твое слово. Свариться[133] не будут. У девки руки-то… тоже золотые.

Отцу было весело, – он приехал домой веселый и с удовольствием рассказал эту историю.

Однажды отец был в розничном магазине и молча присматривался к тому, как идет там торговля.

Дело было к зиме. Входит женщина – сразу видно, самого среднего достатку, а может быть, и ниже среднего. Входит, чуть ли не сама шеста: вокруг нее – и малыши, и подростки, и «на выданье», и все девочки. Мерекает, мерекает над товаром – как их всех одеть? И то нужно, и другое необходимо. Да ведь все девочки: не просто нужно их одеть, а приодеть, чтобы к лицу было, чтобы по вкусу. А денег муж дал «всего ничего». Девочки тянутся к тому, что получше, покрасивее, а значит, и подороже, и между собой чуть не ссорятся: «Да, все тебе бы одной, а мне что?» Мерекает, мерекает бедняга, и за ухо щипнет одну девчонку, и полуподзатыльник даст другой, а все ничего не выходит: медный грош никак не превращается в золотой империал. В конце концов у нее, по ее собственным словам, «ум за разум зашел».

Отец не выдержал и поспешил на помощь.

– Сударыня!.. (Он давно уже вслушивался в ее пререкания с приказчиком, с детьми, с самой собой и даже успел запомнить, как зовут ее девочек.) А мой совет вот какой… Аничке вашей (а эта Аничка уже смотрит на отца голубыми глазами с великой надеждой и доверием) – она у вас старшая – вот я бы на фланельке этой остановился: нарядно, и тепленько, и модно (Аничка уже держится обеими руками за фланельку).

Отец продолжает:

– А Катеньке… средняя она у вас?.. И блондинка, ей вот это бы посоветовал. К лицу будет. (И Катенька удовлетворена: она верит, что «к лицу», а у нее личико такое свежее, милое, весеннее, что все, решительно все будет ей к лицу.)

А вот для Оленьки… (Отец задумывается на мгновенье, а черноглазая Оленька глаз с него не сводит – ждет!) Степа! – обращается отец к молодому приказчику. – Достань-ка… был, помнится, остаточек от палевого куска. Как раз на платьице выйдет. И уступить можно – недомерок. Взрослому мало, а на подростка в самый раз…

Степа, порывшись, достает остаточек, и он оказывается как раз на Олю: вершка больше – не нужно, а меньше – нельзя.

– А на малышей, Степа, покажи им еще из остатков.

Степа приносит целый ворох. Мать живо подобрала, что нужно.

Отец всех одел, и как раз на ту сумму, на которую было намечено. Велел для каждой девочки завернуть ее покупку особо, и с гордостью понесли они каждая свой сверток. Мать не знала, как благодарить отца.