Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ

Людей тамъ не бьютъ; ихъ не сваливаютъ пинками на полъ. Мы черезчуръ цивилизованы для подобныхъ жестокостей. Наказаннаго человѣка просто ведутъ въ одиночное отдѣленіе и запираютъ въ одиночку. Въ ней ничего нѣтъ: ни кровати, ни скамейки. На ночь дается тюфякъ, а свою одежду арестантъ долженъ выставлять за двери одиночки. Пища состоитъ только изъ хлѣба и воды. Какъ только утромъ раздается звонъ тюремнаго колокола, арестанта выводятъ въ особый сарай, и тамъ онъ долженъ — ходить. Ничего больше! но наша утонченная цивилизація сумѣла обратить въ пытку даже это естественное движеніе. Тихимъ, мѣрнымъ шагомъ, подъ неизмѣнные крики:,un deux, un deux», несчастные должны ходить весь день, гуськомъ, вдоль стѣнъ сарая. Они шагаютъ такимъ образомъ двадцать минутъ; затѣмъ слѣдуетъ перерывъ, во время котораго они должны просидѣть десять минутъ неподвижно, каждый на своей пронумерованной тумбѣ, послѣ чего они опять начинаютъ ходить двадцать минутъ. И такая мука продолжается весь день, покуда гудятъ машины мастерскихъ; и наказаніе длится не день, и не два; оно длится долгіе мѣсяцы, иногда годы. Оно такъ ужасно, что несчастные умоляютъ объ одномъ: «позвольте возвратиться въ мастерскія». — «Хорошо, мы это увидимъ недѣли черезъ двѣ, или черезъ мѣсяцъ», — таковъ обычный отвѣтъ. Но проходятъ двѣ недѣли, затѣмъ другія двѣ недѣли, а несчастный арестантъ все продолжаетъ прогуливаться по двѣнадцати и тринадцати часовъ въ день. Наконецъ онъ не выдерживаетъ и начинаетъ громко кричать въ своей камерѣ и оскорблять надзирателей. Тогда его возводятъ въ званіе «мятежника», — званіе чрезвычайно опасное для всякаго, попавшаго въ руки надзирателей: онъ сгніетъ въ одиночкѣ и будетъ ходить долгіе годы. За непослушаніе ему удвоятъ и утроятъ срокъ заключенія въ Клерво, а если онъ бросится на надзирателя, съ намѣреніемъ его убить, то его приговорятъ къ каторгѣ, но не отправятъ въ Новую Каледонію: онъ все-таки долженъ будетъ отбыть сперва весь срокъ въ Клерво. Онъ останется въ своей одиночкѣ и будетъ попрежнему ходить вокругъ нумерованныхъ тумбъ… Въ нашу бытность въ Клерво одинъ арестантъ, крестьянинъ, не видя выхода изъ этого ужаснаго положенія, предпочелъ отравиться; онъ съѣдалъ всѣ свои изверженія и скоро умеръ въ ужасныхъ мученіяхъ.

Когда я выходилъ съ моей женой на прогулку въ саду, находящемся недалеко отъ одиночнаго отдѣленія, до насъ иногда доносились оттуда ужасные, отчаянные крики. Моя жена, услыхавъ ихъ въ первый разъ, испуганная и дрожащая, хватала меня за руку, и я разсказалъ ей, что это — крики арестанта, котораго обливали водой изъ пожарной машины въ Пуасси и котораго, вопреки закону, перевели теперь сюда въ Клэрво. Иногда по два, по три дня безъ перерыва онъ кричалъ: «Vaches, gredin, assassins»! (vaches — коровой, — на тюремномъ жаргонѣ называютъ надзирателя), или же онъ громко выкрикивалъ исторію своего осужденія, пока не падалъ въ изнеможеніи на полъ. Онъ, конечно, протестовалъ противъ заключенія въ исправительномъ отдѣленіи въ Клэрво и громко заявлялъ, что онъ убьетъ надзирателя, лишь бы не оставаться всю жизнь въ одиночной камерѣ. Затѣмъ, на два мѣсяца онъ утихъ. Тюремный инспекторъ намекнулъ ему, что, можетъ быть, послѣ 14-го іюля ему позволятъ идти въ мастерскія. Но вотъ прошелъ и національный праздникъ 14-го іюля, а несчастнаго все-таки не освободили. Тогда онъ дошелъ до отчаянія: онъ рыдалъ, ругалъ и всячески оскорблялъ надзирателей, разрушалъ деревянныя части своей камеры и, наконецъ, былъ посаженъ въ карцеръ, гдѣ ему надѣли тяжелые кандалы на руки и на ноги. Я самъ не видалъ этихъ кандаловъ, но когда онъ опять появился въ одиночномъ отдѣленіи, онъ громко выкрикивалъ, что его держали въ темномъ карцерѣ два мѣсяца въ такихъ тяжелыхъ ручныхъ и ножныхъ кандалахъ, что онъ не могъ двигаться. Онъ тогда былъ уже полусумасшедшій и его будутъ держать въ одиночной камерѣ, пока онъ не помѣшается окончательно… Тогда его подвергнутъ всѣмъ тѣмъ мученіямъ, которыя приходится претерпѣвать сумасшедшимъ въ тюрьмахъ и въ домахъ для умалишенныхъ…

И вотъ, громадная задача, — какъ положить конецъ всѣмъ подобнымъ жестокостямъ, — стоитъ передъ нами во всей полнотѣ. Отношенія между тюремной администраціей и заключенными въ Клэрво не проникнуты той грубостью, которая характеризуетъ русскія тюрьмы.

А между тѣмъ общепринятая система тюремнаго заключенія неизбѣжно доводитъ до такихъ результатовъ. Они являются роковымъ послѣдствіемъ самой системы. Но ради чего людей подвергаютъ такимъ мученіямъ? Что достигается такими страданіями? Въ какомъ направленіи искать разрѣшенія громадной задачи, представляемой нашею системою наказаній и тюремъ? Таковы вопросы, возникающіе сами собой у каждаго добросовѣстнаго наблюдателя.

Глава IX О нравственномъ вліяніи тюремъ на заключенныхъ