В садах Эпикура

Теперь в Корни поехали майор Чернышенко и я. Мы запрягли лошадь в отличную двухместную коляску и тронулись. Опять дело было вечером. Уже в темноте мы выбрались на дорогу, колесившую вдоль оврагов. Сначала мы разговаривали, потом запели «В далекий край товарищ улетает». В том месте, где товарищ предлагает любимому городу спать спокойно, я почувствовал, что пролетка перевертывается. Она перевернулась раньше, чем я завершил пение. Все завертелось, и перед глазами угрожающе замелькали конские копыта… Как справился Чернышенко с этим делом, не знаю: в какие-то мгновенья он перерезал постромки и освободил бьющегося коня. Я был спасен от верной гибели, жалкое зрелище являл собой наш лихой экипаж. Оглобли поломались, одно колесо слетело. Кругом ночь. Но больше всего меня волновала встреча с «фюрером» и отчет за искалеченную пролетку. Кое-как мы приладили колесо, прицепили к пролетке взмыленного коня и на рассвете добрались до Корней. Мне уже было время возвращаться в лес. (Чернышенко ехал в войска на другом транспорте.) К счастью, у ездового Бурылева нашлись новые оглобли, местный кузнец наладил колесо, поставил рессору. Я простился с Женей (это все, что я успел), и поехал в лес. Гордо миновал часовых, которые знали меня и не остановили, и вкатил в чащу. Тут меня увидел начальник штаба генерал-майор Шарапов. Оказывается, он издал приказ, запрещающий въезд транспорта в лесок. Делалось это с целью маскировки. Совершенно невольно я этот приказ нарушил. Генерал приказал: «Кац, поворачивай оглобли, езжай в комендатуру и скажи, что я арестовал тебя на десять суток». Я повернул новые оглобли. В комендатуре у меня отобрали пистолет и стали размышлять, куда бы посадить. Держать меня с пленными все-таки сочли неудобным. Пока размышляли, в комендатуру явился Гребенюк. «Фюрер» послал его выручать лошадь с пролеткой. Именно их судьба волновала полковника Сваричевского. Гребенюк быстро вызволил конфискованное имущество и вспомнил про меня. Он спросил коменданта: «Где вы будете держать этого нарушителя?» Комендант ответил, что над этим и ломает голову. Гребенюк заявил: «У вас тут для него места нет. Я забираю его с собой, мы найдем, где его подержать!» С великими предосторожностями я был доставлен в лес, чтобы десять дней никому не показываться на глаза. Майор Чернозипунников, отощавший на сыроежках, стал ходить в столовую и таскать мне оттуда котелки с едой. Полковник Сваричевский пошел к начальнику штаба вымаливать мне прощение. Генерал Шарапов сказал: «Будто я не знаю, что Кац у вас прячется; черт с ним. Пусть работает, не на курорте же он!» Так я снова обрел свободу. Пошел к коменданту за своим пистолетом. Здесь вообще надо мной надругались: вместо моего отличного парабеллума, попытались вернуть какую-то рухлядь. Я обозлился и заявил: «Сдавая оружие, я надеялся, что имею дело с офицером, а не с жуликом. Иду жаловаться к командарму…» Комендант не захотел подниматься на такой уровень. Мне вернули парабеллум в новенькой кобуре.

Лето 1944 года ознаменовалось нашими крупнейшими победами. Немцев громили в Белоруссии, Первый Украинский фронт вступил в Польшу, по московским улицам прогнали десятки тысяч немецких пленных. Важные события намечались и на нашем участке. Штаб 40 Армии переместился в местечко Вледени. 20 августа наши соседи слева перешли в наступление с рубежа Яссы – Кишинев, прорвали румынскую оборону и стали быстро продвигаться вперед. Мы с нетерпением следили за ходом событий, но то, что произошло, превзошло наши ожидания. Я еще раз повторяю, что не пишу историю, а рассказываю только пережитое.

Наступила теплая в тех местах августовская ночь, когда я, кончив дела, пришел к Жене. Она жила одна, в просторной пустой хате. Все равно здесь было уютно и мы сибаритствовали. Под утро в окошко постучал переводчик разведгруппы и сказал: «Только что поймали речь румынского короля Михая. Он отдал приказ своим войскам прекратить сопротивление. Арестован Антонеску». Женя побежала к аппарату, я кинулся в отдел. Там застал подполковника Гребенюка и сообщил ему эту потрясающую новость. Подполковник с невозмутимым спокойствием призвал меня к воздержанию от распространения провокационных слухов. Высокий интеллектуальный уровень замполита был мне знаком. Поэтому, откозыряв, я отправился будить полковника Сваричевского. Разумеется, он понял все и сразу, и тут же доложил начальнику штаба и командарму. Из группы радиоразведки сообщили, что они снова и снова слышат выступление румынского короля. Короче говоря, мы были первыми! Мы были подготовлены и к соответствующему сообщению из штаба фронта и к известиям из войск о выходе с румынской стороны парламентеров. К середине дня на командный пункт Армии прибыли румынские офицеры с картами минных полей и другими нужными сведениями. Была создана группа офицеров, направлявшаяся к румынам. Я в нее просился, мне ответили: «Чином не вышел». Что поделать? Не вышел. Из Отдела в группу не взяли никого. Направили контрразведчиков.