Читаем В садах Эпикура полностью

Я посещал семинарские занятия в группе И. С. Кацнельсона. Доклада он мне не поручал. Я выступил пару раз оппонентом. Здесь занимались ребята, намеревавшиеся специализироваться по истории зарубежного Востока. Тут же учился паренек Абдылда Каниметов – ныне министр Народного Образования Киргизской ССР. Тогда он не казался мне таким дураком, каким оказался в действительности. Может быть, объясняется это тем, что некоторые недостатки не бросаются в глаза у младенцев, а потом они проявляются очень заметно, когда младенцы становятся министрами. Так, видимо, получилось и с Абдылдой. И. С. Кацнельсон поставил мне зачет по семинару, я выучил несколько десятков иероглифов, прочел много книг и с 1 июля получил отдых на время летних каникул. Совсем не помню, как прошло время летних каникул. Оно было омрачено очень тяжелым событием: умер брат Жени – Манфред. Я знал его только по письмам. Это был парень моего возраста, одновременно с Женей он из Шаргорода ушел в армию. Хорошо воевал не только против немцев, но и на Дальнем Востоке. Получил орден Славы и вернулся в деревню Носиковку, где жила его жена. Летом 1946 года на Украине был голод. Манфред куда-то уехал за продуктами. Он их как-то достал и плотно поел на голодный желудок. В результате – заворот кишок, и парень умер. Женя рванулась было ехать на похороны, но я ее удержал. Езда по железным дорогам была еще делом сверхтрудным, на похороны она успеть не могла. Так и похоронили где-то Манфреда.


Проплывало первое послевоенное лето. Скучно жили Женя и я. Спали на тахте, рядом стояла мамина раскладушка. Денег не было даже на курево. Женя работала в библиотеке, давала уроки немецкого языка, готовила мази. Зарабатывала она не так уж мало, но все отдавала матери. Мать крутила швейную машинку с утра до ночи, сковывая необъятные зады и пудовые груди панцирями, нежно именуемыми грациями. Нет! Большого недостатка в деньгах мы не испытывали. Но моя стареющая мать все еще считала, что я могу обойтись рублем в кармане, а Жене и того много. Тяжело было просить у нее на билет в театр или в кино. Мать решила дать мне высшее образование, как она говорила, но возвела это намерение в ранг крестного подвига, а мне ничего не оставалось делать. Я понял: надо кончить Университет, стать ученым, чтобы расплатиться за все благодеяния, подвиги, ради меня совершенные. Жизнь была нервной, крикливой, недружелюбной.

Как-то Женя и я отправились в сад «Эрмитаж»: себя показать и людей по смотреть… Там толпилось много народу – главным образом женщин. Торговали вином и всякой снедью. Но цены стояли такие коммерческие, что позволяли только прохаживаться взад и вперед вдоль торговых точек. Походили и мы по саду «Эрмитаж» и пошли домой.

В то время я близко дружил только с Яшей Шварцем, часто бывал у него. Он трудился на каком-то заводе, связанном с производством швейных машин. Какие уж там были заработки? Приходилось из оказавшихся лишними деталей собирать швейные машины у себя дома и вступать в конкуренцию с общественным производством. Удавалось. Кажется, в это время, а может быть, чуть позднее у нас стали выпускать первые телевизоры с маленькими экранами. К ним приставлялась линза, доводившая изображение до размеров, позволявших кое-что рассмотреть. И производство таких линз Яша освоил у себя в комнатушке, где ютился с Ларой. Мы бродили с ним по московским улицам, много раз говаривали, главным образом, о женщинах. Яша, по его словам, донжуанствовал, не переводя дыхания. Он мне говорил: «Я тебя познакомлю с одной женщиной! Красавица! Любит меня до безумия». Знакомил. Я разочарованно говорил, что на меня новоявленная Афродита впечатления не производит: стара. Однажды, познакомив меня с очередной красавицей, Яша удалился с ней в соседнюю комнату, вышел минут через десять, демонстративно не стерев с подбородка следов губной помады. Я ему посоветовал умыться. Женщина мне опять не понравилась, а Яша всерьез разозлился. Он сказал, что я вообще сволочь. В августовский день мы приехали в Сокольники. Он потаскал меня по запутанным переулкам, привел в двухэтажный деревянный дом, переполненный жильцами, как московский трамвай в часы пик. Здесь я познакомился с большеглазой молоденькой женщиной Любой Саврасовой, одарившей Яшу чудесной, ясной, как солнце, любовью, щедрость которой так и осталась ничем не компенсированной. Из многочисленных знакомых Яши Люба была по-настоящему прекрасна. Я знал ее много лет. В тот августовский день мы побродили по просекам запущенного, а потому красивого парка Сокольники.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное