В садах Эпикура

1946/47 учебный год в Университете начался в духоте насквозь надуманной борьбы против низкопоклонства перед Западом. Черт его знает, какой недоросль выдумал эту чепуху. Я ни перед кем не преклонялся, не знал и преклонявшихся. Да и перед чем было преклоняться? Российские офицеры, побывавшие в Европе в 1813–1814 годах, привезли идеи революционного просвещения. Преклонение перед Руссо, Монтескье и Вольтером вдохновило Декабристов. А перед чем было преклоняться нам? В Европе царил фашизм, который все мы искренне ненавидели и в боях против которого погиб каждый десятый, ну перед чем было преклоняться? Между тем 14 августа 1946 года на собрании партийного актива писателей в Ленинграде выступил А. А. Жданов с докладом о журналах «Звезда» и «Ленинград». Журналов этих я не читал. Не читали их, в чем я уверен, и мои однокурсники. Жданов с необычайной грубостью обрушился на хорошо известных писателей Анну Ахматову и Михаила Зощенко. Последний характеризовался так: «Зощенко совершенно не интересует труд советских людей, их успехи и героизм, их высокие моральные качества. Эта тема всегда у него отсутствует. Зощенко, как мещанин и пошляк, избрал своей постоянной темой копание в самых низменных и мелочных сторонах быта». Меня это удивило. М. Зощенко по праву пользовался популярностью. Я не читал пресловутых «Приключений обезьяны», но другие рассказы читал, слышал их в великолепном исполнении такого чудесного артиста как Эмануил Каминка… Я удивлялся. Сказанное в адрес Ахматовой звучало еще более дико, поскольку речь держал все-таки не Костя, привозивший «шаланды, полные кефали»… Секретарь ЦК говорил без стеснения: «Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой…» Ну, уж прошу прощения! Стихи Анны Ахматовой я читал задолго до того, как т. Жданов дал им оценку. И получалось вот что: Жданов «цитировал» Анну Ахматову, обосновывая «упадочность» ее поэзии. Он приводил одну строчку – «Все расхищено, предано, продано». Но я-то знал все стихотворение.

Все расхищено, предано, продано,
Черной смерти мелькало крыло,
Все голодной тоскою изглодано,
Отчего же нам стало светло?

Дальше идет речь о дыхании весны и радости, которую она несет – еще восемь строчек. Стихотворение, исполненное оптимизма, написано в 1921 г., т. е. в то время, когда В. И. Ленин прямо сказал на X Съезде партии, что «наш пролетариат в большей части своей деклассирован, что неслыханные кризисы, закрытие, фабрик привели к тому, что от голода люди бежали, рабочие просто бросали фабрики, должны были устраиваться в деревне и переставали быть рабочими. Разве мы этого не знаем и не наблюдаем, как неслыханные кризисы, гражданская война, прекращение правильных взаимоотношений между городом и деревней, прекращение подвоза хлеба создавали обмен каких-нибудь мелких продуктов, изготовляемых на больших заводах, каких-нибудь зажигалок на хлеб, когда рабочие голодают и когда хлеб не подвозят?» В разных выступлениях и статьях 1921 года Ленин говорил о величайших трудностях, переживавшихся Советской властью. Он намечал их преодоление. Анна Ахматова государством не руководила, она писала стихи, в которых, несмотря на великие лишения, не столько свои, сколько наблюдавшиеся вокруг, верила в весну. Но ни этого, ни всего оптимистического содержания поэзии Анны Ахматовой А. А. Жданов видеть не хотел. Анна Ахматова писала о чувствах, присущих человеку. Но именно этого и не требовалось, потому что люди считались «винтиками» государственной машины. Сталин где-то так и назвал людей – винтики. Между прочим, может быть, Маяковский потому и застрелился, что предвидел время, когда из его стихов начнут дергать непонравившиеся строчки. У мертвого выбрали понравившееся. Из поэмы «Владимир Ильич Ленин» убрали имя Троцкого. Разумеется, я не знал упоминавшегося Ждановым Мандельштама. Мандельштам к тому времени числился врагом народа и, как я теперь знаю, мерз у костров в таежной глуши и пред ликом смерти читал стихи Петрарки. Так вот, Анну Ахматову я успел прочесть и для меня дико звучали слова о блуде, обращенные к старой женщине с патрицианским профилем. Артиллерийскому обстрелу партийной критики подверглись комариные стихи Хазина, которые вовсе внимания не заслуживают. Завершалась же вся эта смесь заискиваний и угроз вопросом, неведомо к кому обращенным: «К лицу ли нам, представителям передовой советской культуры, советским патриотам, роль преклонения перед буржуазной культурой или роль учеников?!» В ответ мы, студенты второго курса исторического факультета МГУ, хором кричали на всех активах: «Не к лицу!» А что к лицу, к какому лицу? Об этом не спрашивали.