В садах Эпикура

Так вот, к Константину Константиновичу Зельину я попал в семинар по источниковедению на втором курсе. Именно он научил меня работать над книгой и источниками. Учил тщательности, последовательности, критике источника, проникновению в него. Начинал с малого. Показал нам место в «Истории» Полибия, где описан то ли Сагунт, то ли Новый Карфаген – сейчас не помню. Сказал: «Начертите его схему по описанию». Мы стали чертить. Все понятно, а план не получается. Так нам на первых порах была показана сложность источника, недостоверность. Я писал первый реферат по Моммзену. К. К. Зельин дал ему хорошую оценку и добавил, что фамилия Моммзен пишется через два «М». Я исправил. Упорства у меня хватало. Нужно было руководство. Я получил его в начале пути от К. К. Зельина, а не от Б. Д. Поршнева, потому что первый учитель и ученый. Впрочем, это я покажу ниже. А пока в 1946 году я приобщался К. К. Зельиным к тайнам науки, и это было самым значительным.

Кругом шумели о борьбе с иностранщиной. Я слышал, как А. Л. Сидоров, считавшийся крупным специалистом по истории СССР советского периода, числившийся редактором книг, к которым не имел никакого отношения, провозглашал с трибуны партийного собрания: поменьше сносок, не нужно примечаний, больше дерзаний, боевитости и т. д. Разумеется, я не оставался в стороне от общего потока, громил буржуазных ученых, как только мог. Однако К. К. Зельин требовал знакомства с критикуемым автором, а когда я как-то легкомысленно, но, с моей точки зрения, остроумно, отозвался о Моммзене, он сказал мне, что так неприлично. Дурной задиристый стиль в отношении оппонентов у меня сохранялся долго, но все-таки я знал работы тех, с кем вступал в полемику. Этим я, как и другие мои однокурсники по кафедре древней истории, отличался от В. И. Лаврина и К°, которые громили главным образом тех, о ком не имели никакого представления.

Я много занимался изучением языков. Учил английский. Немало трудностей доставила мне латынь. На втором курсе ее изучение продолжалось. Надо учесть, что первый курс я закончил в 1941 году. Во время войны было не до латыни. Теперь пришлось восстанавливать забытое. Таких знатоков как я собрали вначале в отдельную группу к Григорию Петровичу Полякову – большому знатоку древних языков, но перешагнувшему за трудный рубеж семидесяти лет. Ничему и никого он научить не мог. Потом нам стала преподавать умная и милая женщина Елена Борисовна Веселаго. Ее не смутил даже состав нашей группы – человек 15, их коих 7 или 8 принадлежали к темпераментному грузинскому племени. На вопрос Елены Борисовны, понятно ли, кто-нибудь из них обязательно рявкал: «Всо панымаэм, учытэлныца, всо!» Никто из них ничего не понимал. Кое-как я продирался сквозь латинские дебри.

На втором курсе нас четырех, специализировавшихся по древней истории, стали учить древнегреческому языку. Преподавала его очень знающая, очень интеллигентная Жюстина Севериновна Покровская – супруга покойного к тому времени крупнейшего знатока античной литературы М. М. Покровского. Она очень страдала от нападок на память мужа со стороны последователей академика Марра в языкознании и прежде всего от преподавателя латыни полубезумца Домбровского. Мы относились к ней с большим сочувствием. Я откровенно объявил Домбровского своим идейным врагом. Борьбу с ним я вел все семь лет пребывания на кафедре и победил, но об этом позже. В 1948 году вышли «Записки Юлия Цезаря» в переводе и с комментариями М. М. Покровского. Я купил себе эту книгу и попросил Жюстину Севериновну что-нибудь написать на ней. Она написала: «Было бы очень приятно, чтобы эта книга внушила вам любовь к чтению античных авторов. 23.10.48 г.»