В садах Эпикура

Искренне считалось невозможным халтурить. Мы встречались с преподавателями совершенно неофициально. Со всеми без исключения. Но именно это налагало особую ответственность. Мог ли я пойти сдавать экзамен С. Л. Утченко, не подготовившись? Не мог. Совершенно исключалась халтура на семинарах: легко было прослыть дураком. А это на кафедре не прощалось. Заручиться симпатией преподавателя можно было только с помощью усердия, ума, любознательности. Тот, кто эти качества проявлял, мог пить из неиссякаемого родника знаний любого ученого кафедры. На хорошего студента не жалели, ни времени, ни сил. Конечно, мы занимались не только древней историей, а и общими предметами. Мне запомнился семинар по Новой Истории, который вела Ревекка Абрамовна Авербух. Здесь изучали революцию 1848 года в Германии. Я взял тему и проработал многочисленные статьи Маркса и Энгельса того периода. Дело здесь заключалось вот в чем: труды Маркса и Энгельса обычно использовались в качестве цитат, и только. Я посмотрел на них не как на библейскую литературу, а как на документы эпохи. Получилось хорошо. Во всяком случае, не очень стандартно.

Экзамены за оба семестра третьего курса я сдал отлично. В это время я получал какую-то именную стипендию. Забыл имя моего благодетеля. Кажется, это был М. И. Калинин. Размеры ее равнялись обычной стипендии отличника. Но дело не в размерах! Между прочим, благодаря ей, я не понес материального ущерба во время неудачи в зимнюю сессию. Именная стипендия в течение года не пересматривалась. А неудача случилась вот какая: сдавал я новую историю крупному ученому Б. Г. Веберу и получил у него заслуженную «тройку». Не улеглись у меня в голове полтора кирпича, содержавших громадный материал от конца XVII в. до 1871 года. Много здесь было ярких событий, но много и неярких. Так мне попалось что-то тусклое. Кончилось тем, что я еще раз проштудировал кирпичи и пересдал этот злосчастный экзамен на отлично. В. Г. Вебер сказал мне, что поощряет не столько мои познания, сколько упорство. Это качество он считал полезным.

К концу учебного года я устал, как собака. Но путевки в Геленджик не было. Лето провел в Москве, таскался по парку в Покровском Стрешневе, купался в Химках с Ренделем и Руфиной, катался в лодке.

В конце 1947–48 учебного года на факультете произошла перегруппировка партийных сил. В. А. Лаврина избрали в партийное бюро факультета. Организацию на курсе возглавил ныне директор Института Истории СССР, доктор и профессор П. В. Волобуев. Потом и Волобуева повысили до уровня факультета, а я стал секретарем парторганизации курса. На этой должности меня переизбирали на 4-ом и 5-ом курсах. Моим заместителем стал Колька Соколов. Членами бюро были Леша Мировицкий, Сергей Науменко, Моисей Руввимович Тульчинский. Это самые заметные. С ними я вступил в трудный 1948–49 учебный год. Сам факт моего сначала назначения, а потом и избрания на пост секретаря партбюро был достаточно знаменателен: он означал признание в «верхах» и в «низах». Студенты ко мне относились в подавляющем большинстве хорошо. Среди начальства меня поддерживал Володя Лаврин. Все-таки он был честно заблуждающимся. Это его отличало от мелких карьеристов типа Кара-Мурзы. Моя новая должность по тем временам была не только почетной, но и хлопотной. Не помню, кто сменил меня на посту председателя профбюро. Этот пост утратил свое прежнее значение. В декабре 1947 года была отменена карточная система, отпали ордера на промтовары. Ввели новые, более или менее приемлемые цены на продукты и промтовары. В Москве можно было жить. Перед денежной реформой многие беспокоились о своих сбережениях. У матери на книжке лежали 6000 рублей (старый масштаб денег). Она за них волновалась. Я решил, что при любой реформе меньше всего пострадают мелкие вкладчики сберегательных касс. Поэтому, по моему совету, мать переложила 3000 на себя, 3000 на меня. В момент реформы объявили, что вклады в пределах 3000 сохраняются полностью. Так денежная реформа оказалась для меня выгодной. Я потерял всего 30 рублей. Мать расщедрилась на них за два дня до реформы. Но именно в эти дни все магазины закрылись на переучет, а когда открылись, то мои 30 рублей стали равняться 3. Я купил на них стихи Роберта Бернса в переводах Маршака.