В садах Эпикура

Так началась лобовая атака бездарностей на советскую науку. В клубе Университета на улице Герцена собрали партийный актив. Я присутствовал на нем, слышал и видел, как за два дня растоптали цвет биологического факультета. Выступил его новый декан академик Презент. Он объявил, что направлен ЦК нашей партии восстановить в Московском Университете попранную мичуринскую биологию. Презент говорил с блеском, убедительно, энергично. Он доказывал, как дважды два – четыре, что вейсмановско-моргановское учение о наследственности служит целям расизма и реакции, уводит ученых от проблем сельскохозяйственной практики. За ним поднялся на трибуну один из заведующих кафедрами философского факультета профессор Белоцкий. Отличался он тем, что стал профессором, на защитив ни кандидатской, ни докторской диссертаций, и не писал, кажется, ничего, кроме статей для стенной прессы. Он был горбат, длиннорук, громкогласен. Мне Белоцкий напоминал похитителя Людмилы – Черномора, только что сбрившего бороду в парикмахерской. Сверкая злыми глазами, он кричал, что именно ему, Белоцкому, принадлежит заслуга разоблачения зловредного гнезда вейсманистов-морганистов на биологическом факультете Университета. На этом же активе выступил наш латинист Домбровский, провозгласивший себя «мичуринцем в языкознании», шагающим по стопам академика Марра. (Скоро он запел другую песню.) Не было таких сильных слов в плебейско-академическом словаре, какими бы не обругали монаха Менделя. Дело не ограничилось биологами. На каждом факультете обнаруживались свои мичуринцы, громившие своих менделистов-морганистов. Проклинали Эйнштейна, Норберта Винера, высмеивали университетских астрономов, призывая их заняться земными проблемами. Физик профессор Ноздрев спрашивал: «За что академику О. Ю. Шмидту платят деньги? За то, что он ведет несколько аспирантов и читает какой-то спецкурс. Стоит ли на такое тратить громадные государственные средства?» Потом Володя Лаврин мне разъяснил, что профессор Ноздрев принадлежит к группе «молодых» на физико-математическом факультете. «Старики» там знают физику, но на знают основ марксизма-ленинизма. Молодые – наоборот. Володя Лаврин надеялся, что будущее за молодыми. Меня такая перспектива пугала. Я чувствовал, как мы на практике блестяще подтверждаем проклинавшуюся теорию относительности: кричим вперед, движемся назад.

Потом партийные собрания, посвященные проблемам биологии, прошли на факультетах. И мы били себя в грудь, проявляя готовность отдать жизнь за передовую мичуринскую науку. (Еще бы! С ее помощью можно было изменить природу. Занозистый Ленька Рендель спросил меня, в какие благоприятные условия надо поставить мула, чтобы он дал потомство? Я не знал, но сказал Леньке, что, если он спросит про это кого-нибудь еще, то ему, Ренделю, безусловно создадут условия, в которых он потомства не даст.) Все кричали о необходимости заниматься актуальными проблемами. При этом актуальность определялась чисто хронологически. Все потешались над никчемными увлечениями Дубинина какой-то мухою-дрозофилой, и это в такой момент, когда оставался открытым вопрос, как, почему и когда предки индийских и африканских слонов покинули свою родину Россию?!

Может возникнуть законный вопрос, кому все это было нужно? Отвечаю: Т. Д. Лысенко и той куче посредственностей, которая за ним плелась, от его щедрот кормилась, на него по сей причине молилась. Генетика была им не по плечу, точно так же, как для Ноздрева и прочих физиков-марксистов оставалась непостижимой теория относительности или кибернетика. «Материализм и эмпириокритицизм» они еще кое-как подзубрили. На большее сил не было. А игра за профессорскую зарплату и гранитную непоколебимость в МГУ стоила свеч. Они и рванулись в рукопашную против крупных ученых. Каким образом допустил это Сталин? Просто ничего не смыслил в биологической науке, а Т. Д. Лысенко сулил невиданные урожаи, удои, приплоды. Может быть, это объяснение кажется слишком простым. Но другого не найти. Дело в том, что в обществе, свободном от классовых антагонизмов, где с каждого по способностям, каждому по труду, идет острая борьба массы дремучей посредственности против умного меньшинства. Всю мою жизнь я наблюдал эту борьбу. Она является исторически совершенно достоверным фактом. Что касается Сталина, то его устраивали именно посредственности, т. е. опаснейшая разновидность глупости. Он сказал авиаконструктору Яковлеву: «Люди в среднем везде одинаковые… Конечно, хорошо было бы вам дать самых хороших людей, но хороших мало, всех хорошими не сделаешь. Есть средние работники – их много, больше чем хороших, а есть и плохие, плохие тоже бывают. Надо работать с теми, что имеются налицо. Откуда набрать только хороших?» Авиаконструктор Яковлев не делает из этого постулата вывода. А вывод один: рано или поздно посредственность, почуявшая признание и поддержку, переходит в наступление на разум и тогда даже немногих хороших лупят. Хорошо сказал поэт Булат Окуджава: