В садах Эпикура

Как секретарь партбюро курса я упорно старался влиять на его труды и дни. У меня наладились хорошие отношения с «политинформатором» курса Женькой Филоновым. Я ему сказал: «Женька, задачи у нас с тобой одинаковые и на войне мы были. Так давай отличать большое от чепухи». Он согласился, показывал мне свои информации. Я обычно бывал на комсомольских собраниях, партийные дела вел абсолютно гласно. Ко мне хорошо относились. И все-таки, многого я предотвратить не мог. Но уберег Мадора от строгача за диалектический подход к космополитизму. Или другое: шли девочки по Столешникову переулку мимо магазина «Русские самоцветы». Одна из них – Дворкис – шутя кивнула Люде Шапошниковой: «Твой магазин!» Все посмеялись, а через некоторое время Дворкис исключили из комсомола. Люда Шапошникова оскорбилась. И я выступал по поводу национализма Дворкис. По дремучей глупости выступал. Думал ведь, что Дворкис националистка. В моей жизни было несколько глупых поступков. Один из них выступление против Дворкис.

Мой однокурсник Вайнштейн занимался этнографией: изучал одну из северных народностей – кетов. Он побывал у них и обнаружил величайшее безобразие: кетских охотников спаивали спиртом и за бесценок скупали пушнину. Вайнштейн заявил на факультете, что кеты вымирают. Вайнштейна выгнали из комсомола за клевету на советскую действительность. Меня пытались провоцировать. Фронтовичок Жаворонков после одной из лекций сказал: «Кац, есть у маня к тебе вопрос как к парторгу». «Ну, давай спрашивай», – ответил я. Фронтовичок продолжал: «Отчего это, Кац, все космополиты евреи? Нет ли в этом антисемитизма?» Ох, как хотел Жаворонков, чтобы я уронил ему на плечо голову и излил душу, как у нас любили говорить. Но я поступил по-другому: приподнял его руками за грудки (сил у меня в то время хватало) и спросил: «Жаворонков, ты кто, провокатор или просто сволочь? В любом случае продолжим беседу в особом отделе». Жаворонков пропищал: «Пусти!» Я, разумеется, сообщил об «инциденте» Женьке Филонову, а тот включил его в соответствующую информацию. Где-то Жаворонков изложил совершенно откровенно свои антидворкисовские взгляды и чувства, и я с удовольствием председательствовал и держал речь на партсобрании, где его выгнали из партии. Райком ограничился строгачом.

Лихорадкой трясло парторганизацию факультета. Ни одного собрания не обходилось без персональных дел. Испортились наши отношения с Югославией. Студент югослав Густинчич уехал на родину в Югославию. С ним дружил Юрка Боген – не югослав. Где-то он сказал, что Густинчич хороший парень. Немедленно об этом донесли в партбюро: кто-то оскорбился в своих патриотических чувствах. Богену объявили строгача с занесением. В шабаш нечистой силы вылилось обсуждение отношений с Югославией. Аспирант Шарапов, награжденный во время войны югославским орденом, теперь отказался от него. Шарапову аплодировали.

Обрушилась беда на И. С. Кацнельсона. В те времена разрешалось совместительство. Кацнельсон читал лекции в каком-то институте в Риге. Он уехал туда на несколько дней и пропустил семинар в Университете. Дело раздули до невероятных размеров. Кацнельсона обвинили в злостном обмане парторганизации, деканата и т. д. и т. д. Выступил зав. кафедрой Новой Истории И. С. Галкин, который будучи ректором, принял Кацнельсона на работу. Он признавал, что допустил в свое время грубую ошибку. Я сказал, что знаю Кацнельсона по службе в армии, что он порядочный человек. Никто меня не слушал. Кацнельсона исключили из партии, сняли с работы. Несколько лет Кацнельсон жил случайными заработками: на работу не принимали.

И. С. Кацнельсона вышибли из Университета. Одна из аспиранток, изучавшая египетский язык, Светлана Ходжаш, демонстративно преподнесла ему букет цветов. Разумеется, я оставался с ним в добрых отношениях. В 1950 году вышел первый том «Хрестоматии по истории Древнего Мира», составленный Кацнельсоном и Редером. Они подарили его мне с надписью: «Гв. старшему лейтенанту Алексею Леонидовичу Кацу – бывшему египтологу – на добрую память от составителей» (мои занятия египетским языком прервались вместе с уходом Кацнельсона. Я занимался у Н. А. Машкина). В 1959 году вышла моя книга «Древний Рим». Я послал ее Исидору Саичу. От него пришло письмо: «Дорогой Алексей Леонидович! Очень признателен Вам за книгу, а еще более за внимание и память. Это, конечно, дороже всего. Я успел только бегло просмотреть Ваш учебник, и мне очень понравилось, как Вы сумели втиснуть столь обширный материал в такие ограниченные “габариты” и при том не засушили его. Изложение легкое, доступное, ясное». Он прислал мне свою книгу «Фараон Хуфу и чародеи». Написал: «Дорогому Алексею Леонидовичу в память пятнадцатилетия нашей дружбы. 4.10.1959». Последний раз мы встретились с И. С. Кацнельсоном в Ленинграде в 1964 году. К этому времени он работал в Институте Востоковедения, защитил докторскую диссертацию. В 1970 году вышла его большая книга «Напата и Мероэ древние царства Судана».